№13-4

________________________________________________________________

следующая жизнь будет красивой и чистой

это история о страшном сне, обыкновенном ночном кошмаре, когда просыпаешься посреди ночи и не можешь понять, что с тобой происходит. а потом замечаешь, что всё вокруг в комнате стало каким-то немного.. другим. и ты встаёшь, осматриваешься, вспоминаешь, сравниваешь. пытаешься понять, что к чему. но оно вдруг снова меняется. после такого обычно не происходит ничего хорошего, верно?
я тебя обманула. эта история о группе солдат-смертников, проходящих спецподготовку на заброшенной военной базе, не указанной ни на одной из карт. стены там каменные, а потолки и полы – из железа. само здание почти что разрушено. будто бы после взрыва. так вот, это история о группе солдат-смертников. их шестеро, и никто из этих людей не имел права выбрать. их командир умирает, и его тело закапывают на полигоне молодые ребята, среди которых один считает, что эта война священна, второй – начинает сомневаться в реальности происходящего, третий – просто выполняет свою работу, четвёртый – попал в часть совершенно случайно, пятый – даже не знаю, что можно сказать о пятом! а шестой, шестой – мечтает вернуться в свою прежнюю жизнь: комедию про старшую школу, где было много вечеринок и девочек на одну ночь.
и ты снова поверил? ну ты даёшь, %username%. на самом деле это история о том, что позади любого из нас. а также – о человеке, который всегда смотрел в прошлое. потому что это было безопасно.
что, и в третий раз? ладно. теперь серьёзно: это история об истории о сне, который происходил во сне и в котором случилось то, что было на самом деле. каждый человек может увидеть в этом что-то своё. потому что каждый человек сам решает, что ему видеть. в общем, совершенно не важно, о чём эта история.
в любом случае, она не для вас.

________________________________________________________________

PERSEPHONE

I

don't you mess with a little girl's dream
'cause she's liable to grow up mean

возвращаться было велено послезавтра. однако я решила выйти сегодня до наступления темноты, так как вокзал, как оказалось, уже снесли, и ночевать мне было попросту негде. к тому же, кабак, где собирались все те, у кого не было дома, должны были закрывать через час-полтора. да и, по большому счёту, делать тут мне было нечего: я уже выпила двести граммов водки и поужинала по своему талону на путевое довольствие.
«я с любимою моей согрешил немало,
а теперь её красу язвами пожрало!
на любимой на моей я хотел жениться,
а теперь её удел – хладная землица!», -  продолжали орать за стойкой вечные местные пьяницы. помнится, ещё в детстве я видела их, сидевших тут и горланивших, не переставая выдыхать густой пар, одну и ту же песню или споривших о чём-то, чего я не понимала тогда, будучи ребёнком, и не хотела понимать, уже повзрослев, сейчас.
-эй, человек!, - выкрикнул один из этих мужчин, сутулый и красноносый, - ну-ка, налей мне ещё, а то я сдохну от этой мерзлоты ебучей, мать её!, - сплюнув, он ударил по стойке кулаком, да с такой силой, что рюмки, наполненные и уже опорожнённые, подпрыгнули, громко зазвенев в воцарившейся вдруг тишине.
я поёжилась. в помещении действительно было холодно. в общем-то, как и везде в здешних местах. сколько помню себя – с дровами у нас была напряжёнка. топили почти одним засохшим навозом и макулатурой: книгами и старыми письмами. уголь из шахт не разрешали брать даже тем, кто там работал. кивнув шеру, человеку за стойкой, я нехотя встала и, перекинув мешок с вещами через плечо, направилась к выходу.
как оказалось, на улице было немногим светлее, чем казалось в окне. то ли в водке дело, то ли окно жена шера давно не мыла. возможно, и то, и другое имело место быть. я огляделась: город был занесён снегом. на улицах лежали целые сугробы, закрывающие окна домов. ветер дул, не переставая, с самого утра, и в лицо, то и дело, попадали мелкие камешки, ледяная крошка и чёрная едкая пыль с угольных шахт. с трудом, вдалеке я увидела трёх мужчин и двух женщин с лопатами: в кабаке мне сказали, что сегодня в ночь умерло пятеро малолетних детей. видать, хоронить ходили.. ну, как хоронить. зимой тут никого не закапывают – смысла нет: по весне снег подтает и всё «выплывёт», гнилое и мокрое – кормушка для крыс. а их тут и так больше, чем нас, людей. вот, даже сейчас, жирные и чёрные от угольной пыли, они неторопливо копошатся в трёх метрах от меня, в мусорной куче. совсем страх потеряли.  почувствовав, как на моё плечо вдруг легла чья-то тяжёлая рука, я обернулась: шахтёры возвращались с работы. грязные и усталые, они, кивнув, прошли мимо меня. но один остановился, – только или уже?
-уже, - мне стоило усилий узнать его. барт покачал головой, улыбаясь рассеянно и неловко. неужели это тот человек, который ещё не так давно был сильным, смешливым и грубым, грубым в хорошем смысле этого слова, грубым – как и любой северянин. господи, как же он постарел за этот год, что мы не виделись.
-что сегодня на ужин давали?
-хлеб и курятину.
-как обычно?
-а то!, - я попыталась рассмеяться, однако, вместо этого только закашляла. на самом деле мне было совсем не смешно. но, к моей радости, ничто сейчас не могло меня выдать. кашель для здешних мест – обычная штука. ледяной ветер и пыль от угля дерут дыхание даже самым крепким быкам, - знаешь, мне кажется, если когда-нибудь он подаст еду, от которой не воняет, как от портянок – мир рухнет, - смешливо и, в то же время, с какой-то горькой иронией я посмотрела на барта. господи, всё-таки как же он постарел. помнится, барт, товарищ отца, а позже – и мой – тоже, заходил к нам после работы. мы втроём шли по центральной дороге мимо будки смотрителя, мимо бараков, сломанных облезлых скамеек и битых урн, - кстати, как в шахте?
барт рассеянно улыбнулся, - в шахте?, - на самом деле именно там, а не здесь прошла эта жизнь. жизнь города, жизнь его жителей, жизнь барта, жизнь отца и моя – тоже, - там всё нормально. в общем-то, как и всегда. сама знаешь. не хватает одной наглой девчонки, - он рассмеялся, негромко и хрипло, а я вдруг заметила, как тряслись его руки. и всё то время, что мы молчали потом – они продолжали дрожать. в какой-то момент мне стало ясно: барт не замёрз, не был пьян и совершенно не злился.
-это..?
-не надо.
мне стало стыдно за то, что со мной всё в порядке. сначала отец слёг по непонятным причинам, потом – умер, теперь барт. помнится, его покойная матушка болела той же болезнью, когда руки трясутся и всё тело – за ними – тоже. по хорошему счёту, такая штука – смерть для шахтёра. да и, вообще, для любого из местных, наверное, - но ты продолжаешь работать, я вижу, что ты продолжаешь, - пересилив чувство вины, я подняла глаза и посмотрела на барта, как если бы украла у него и его детей последнюю луковицу.
-а что ещё делать? келла, как твой отец говорил: «труд – лучшее лекарство и от горя, и от хвори», верно?
-и от горя, и от болезни.
это было не самое лучшее воспоминание. не самое лучшее из, попросту, самых худших. барт знал мою ситуацию и всё понял, - а ты в увольнении была, а сейчас – в часть, да? чем вы там, занимаетесь хоть?
-да ничем таким на самом деле. так, говно сапогами месим замёрзшее.
на самом деле до последнего времени всё было примерно так, как я сказала: командиры учили нас, орали, гоняли по снежной пустоши, как собак, заставляли учить закон, выполнять всякую работу. однако с неделю назад нам сказали, что всё изменится. а потом дали два дня выходных – повидать семью, домой съездить. что-то подсказывало мне, что это было в последний раз, - ладно, - я с шумом выдохнула и вымученно улыбнулась, - нам обоим уже пора. была рада тебя увидеть, бывай.
мы пожали друг другу руки и ушли в противоположные стороны.
и так всю ночь я просто шла вдоль пустынной дороги, вспоминая слова отца и трясущиеся руки барта. и пусть я не жалела о том, что навестила родную дыру – лучше от этого мне почему-то тоже не стало. к четырём часам утра я обнаружила, что левый ботинок расклеивается на пятке. дерьмо. потому что выдавать новые нам пока, мягко говоря, не планировали. а ещё в пути меня дважды вырвало: как оказалось, водка в кабаке была разбавленной и палёной, а курятина – подгоревшей и тухлой. короче, ни то, ни другое не стоило моего талона. в общем, это был плохой день.

you wrote the rules to try and contain me

-какого хера ты тут?
я аккуратно закрыла за собой дверь и, равняясь, посмотрела на командира, закинувшего ноги на стол. по всей видимости он сейчас выпивал что-то крепкое, так как, не смотря на теплую комнату, был весь красный. стоило также заметить, что от командира сильно пахло. хотя.. от меня сейчас тоже воняло. и отнюдь не спиртом. хотя, в какой-то степени, из-за него, - товарищ командир, позвольте приступить к службе.
он посмотрел на меня насмешливым взглядом человека, который чуть больше, чем перебрал, а теперь пытается изобразить трезвого, - что-то случилось?, - он опустил ноги на пол и, покачиваясь, поднялся со стула, - от тебя воняет, как будто, ты обблевалась.
вообще-то я пыталась оттереть это снегом. и у меня почти получилось. да и вообще. тут темно. командир пьян. он не мог заметить пятен. значит, от меня действительно пахло. да, жалко я выглядела, наверное, - всё в порядке. позвольте приступить к службе, -  повторила я и, выпрямившись, посмотрела на человека, который сейчас, по хорошему, должен был начать отдавать мне приказы.. «никогда не доверяй командирам. им твои проблемы до задницы» - один из законов выживания в части. их много, на самом деле, семнадцать штук.  и все мы учили эти законы сразу и без экивоков. мы выхаркивали их с кровью на утренних осмотрах, их вбивали в нас с приказами «фанера, к осмотру!», они отпечатались следами от кирзачей и ботинок на наших спинах и головах. однажды командир пробил голову одному из солдат табуретом за то, что тот хотел съесть  оставшийся от пайка его соседа по койке хлеб: «не подбирай объедков и никогда не показывай, что ты голоден».
-расписывайся, что явилась, - он протянул мне ручку, - ты шла пешком?
-так точно.
-ночью, зимой?
-так точно, командир.
я положила ручку на стол и снова посмотрела на него спокойным, уверенным взглядом.
-ладно, - он посмотрел на часы, - ты одна пока, будешь снег чистить.
-так точно.
-клади вещи сюда, лопата у двери, - он снова сел за стол и откинулся на спинку стула.
когда я вышла на улицу – начинало уже светать. на самом деле мне ужасно хотелось спать. даже есть не хотелось. даже мыться – было уже абсолютно плевать. ноги гудели, руки лопались из-за почти что шести часов на морозе. перчаток нам не выдавали, - живая там?, - крикнул командир из коридора.
-так точно!, - проорала я в ответ, рывком поднимая лопату.
«никому не жалуйся и не лги».
значит, никто ещё не приехал. не удивительно. им есть по кому скучать. да.
к слову, нас было шестеро, четверо парней и две девушки. поначалу трудно было – ссорились сильно. приставали даже, но не ко мне. со мной, обычно, дрались. а потом в наряде стояли. или на посту, на улице, в метель. помнится, однажды, один из командиров увидел, как мы «одна на двоих» дрались – разнял, всем по голове настучал. а потом отвёл меня, после ужина, в сторону и дал пряник. но я не взяла. «никогда не ешь втихую». да и не за что было. после этого случая тот командир меня никогда больше не бил.
на самом деле, мне иногда кажется, что многие к этому не готовы – ну, к этому, то есть, быть тут, не готовы к тому, что нам предстоит. а ведь мы даже не знаем, что нам предстоит.. они жалуются, даже парни. не все. но некоторые. постоянно ноют и жалуются. в общем, мне не понять. с другой стороны, перед ними у меня было в какой-то степени небольшое, но преимущество: так получилось, что всю свою жизнь я прожила практически в подобных условиях, иногда – даже хуже.
здесь вот как? подъём в шесть ноль-ноль. не успел – получи. мы на шахту раньше вставали, в четыре часа. в шесть пятьдесят – зарядка. даже самая суровая – не киркой махать. семь двадцать – уборка помещения: натираем полы, останавливаться нельзя. ну так и раньше нельзя было. тьфу! восемь ноль-ноль – утренний осмотр. нужно одеться, расчесаться, обувь начистить. к слову, в карманах ничего быть не должно, особенно – писем. если найдут – придётся здесь же, перед остальными, съесть. не успел - получи. ну так вот, одеваться я успеваю всегда, а писать мне попросту некому. дальше что.. а, восемь тридцать – завтрак. там пока туда-сюда, так за ложку взяться и не успеешь. однако если попробуешь после команды: «встать! выходи строиться на улицу!», то опять получи и ещё получи на лестнице за то, что медленно бежишь строиться. невелика беда: завтраков у меня никогда не было, так что разницы не чувствуется вообще. после, на улице, в девять развод на работы. получаешь список дел. иногда – по морде. «для профилактики». ничего нового. в два часа перерыв на обед. еда всегда свежая, чай дают – красота. потом до семи снова работа. в шахтах – до десяти – минимум. в семь нужно идти назад, в часть. там получаешь за то, что грязный или вспотел. был бы чистый – получил бы за то, что чистый.  в полвосьмого ужин. да, здесь кормят почти что три раза! а после ужина, до десяти, свободное время. если не попасться на глаза командиру – можно даже не получить. десять ноль-ноль – вечерний осмотр. «упор лёжа принять! делай раз! делай два! раз! два! раз! два! устал?! отдыхай! табуретку в вытянутые впереди себя руки и на полусогнутые ноги к стене! отдохнул? мало! еще постой! так, упор лёжа принять!», а потом, если не понравилось командиру что-то, он тебе дел ещё даст до самого утра, вне устава. такое вот чисто семейное «спокойной ночи, дружок». но это ерунда по сравнению с тем, что могло быть. действительно, ерунда.
когда я закончила убирать снег, уже почти наступило время обеда. поела. получила список дел: вымыть полы и постирать бельё. сделала. затем – ужинали. в столовой не было никого, кроме меня и трёх командиров. они сидели отдельно, за своим столом. я – за общим. дали суп, кашу и хлеб. свежие и горячие. последующие два часа своего свободного времени мне пришлось провести в душе и за починкой окончательно расклеившегося ботинка – завтра было бы некогда. на осмотр командир не пришёл.
да. давно я так быстро не засыпала. чтобы упасть – и всё, вырубиться.
что ж, день прошёл. ну и чёрт с ним!

II

it makes sense that it should hurt in this way

по лицу командира, уже не имевшего какого-то определённого выражения, пошла тёмная синева. он смотрел куда-то в сторону, угрюмо и безразлично, будто бы знал, о чём говорили врачи. хотя ни он, ни мы – никто из нас не мог этого слышать. белка, из нашего боевого состава, в конце концов, ушедшая в медицинское обеспечение, продолжала мотать головой. да так часто и сильно, что можно было понять – ничего хорошего не происходит. на самом деле, иногда даже казалось, будто бы она вскрикивает. я с шумом выдохнула и посмотрела на остальных. второй день нас не выпускали из медицинского блока, заставляли раздеваться и одеваться, смотрели зубы, глаза, язык, локти, колени, всё остальное, как если бы проверяли – больны ли мы чем-то страшным. вероятнее всего, именно это они и делали. до того сюда никогда не приезжали медики из передела.
командир вдруг закашлялся, и на него посмотрели все. казалось, даже врачи и белка услышали этот звук через стену, через своё маленькое, пыльное полуметровое в толщину окно. всё это продолжалось ещё какое-то время: кашель, тупое ожидание на скамейке, мотание головой. потом нам сказали подписать какие-то бумаги и выйти за дверь. никто ничего не спрашивал и не говорил ни слова. уставшие и взволнованные, но не показывающие этого, мы, по одному, покинули медицинский блок. и когда дверь закрылась за последним человеком, прозвучал выстрел.
тело закопали за зданием, почти что в кустах, как будто бы что-то постыдное. хоронили быстро и без разного рода почестей. потом нас заставили вымыть руки с каким-то раствором, ещё раз обследовали и отправили на обед. а после – грузить машину коробками с техникой, которую нам на испытания привезли почти что полгода назад. к слову, за всё это время никто так и не узнал, откуда все эти штуки и почему их было велено испытывать именно в нашей части. возможно, потому что ничего больше не было в этом мире. возможно, потому что так думали только мы.
выезд назначали на восемь утра следующего дня. ничего не объяснили, сказали – уже в дороге. выдали новые ботинки, портянки, бельё, форму, ремни, жетоны, лёгкие бронежилеты, каски, перчатки, приборы ночного видения, рюкзаки, сумки на пояс, а также – каждому по три жгута, два рулона бинтов, одному карманному складному ножу и одному коробку спичек. когда все расписались под ведомостью – повели в зал. сказали – будем получать оружие и аттестоваться. мне достался полутороручник. а к нему – ещё кусок наждака и чехол.
ехали долго. все молчали. на третьи сутки некоторые начали переговариваться, шёпотом. белка без остановки перечитывала какой-то медицинский справочник, потом – закрывала его и начинала, зажмурившись, бормотать что-то себе под нос. я пыталась поспать, но не получалось. пыталась отвлечься на какие-то мысли – та же хуйня. потом командир начал травить старые байки – стало чуть веселей. когда выдали пайки – вроде бы совсем полегчало.
позже я перестала понимать, сколько дней мы уже провели в кузове грузовика. здесь было то жарко, то холодно, то сыро, то нечем дышать. всегда темно. мы снимали ватники, закатывали рукава и брючины, но уже через какое-то время – снова кутались во всё, что подвернётся под руку. иногда машина останавливалась, и нас отпускали в кусты. рассмотреть местность не получалось – не было времени. но на вид она была нежилой. так и ехали. ехали. ехали. белка начала заучивать четвёртый справочник. командир – пересказывать свои истории по третьему разу. у меня наконец-то получилось поспать.
это означало конец бесконечного, неопределённого по времени дня.

it’s not ok for me to see you!

нам сказали убивать всех. и стариков, и женщин, и детей. всех, кто встанет на пути или откажется помогать вооружённым силам. я тогда не возразила, конечно, но про себя отметила, что таким делом заниматься не буду, - мы должны воевать с равными себе, - произнесла я вполголоса. белка кивнула. она, по всей видимости, тоже не была в восторге от «новостей», - мы даже не знаем, что сделали эти люди. почему так произошло. нам ничего не объяснили, - я подалась назад, уходя от ватного тампона, смоченного зелёнкой, - да твою мать, хватит уже, а!, - ссадину больше не жгло. давно. и со мной действительно всё было в порядке, более чем, - не надо мне этого!, - на самом деле, драки можно было бы избежать. вот только мне не хотелось принимать это старое, постоянное оскорбление.
сегодня за завтраком один из наших, из части, сказал, что командирам не стоило меня брать. не стоило, потому что я деревенщина и девчонка, потому что я не хочу убивать всех и каждого. мол, надо было оставить меня, где было – киркой махать – толку было бы больше. ну я и ударила его, а он – в ответ, по виску. потом снова я. а теперь, вот, белка меня зелёнкой мажет. а этот ублюдок за дверью со сломанным носом стоит.
получили все. включая остальных, ни в чём не виноватых солдат.
-на самом деле мне страшно, - беззвучно пролепетала белка.
-не ссы, прорвёмся, - также, лишь шевеля губами, ответила я.
надеюсь, там не было камер.
на выходе мы с «товарищем» толкнули друг друга плечами. на самом деле, что-то подсказывало мне, что это была не последняя наша драка. к слову, она же и не была первой. но то случилось давно. и повторялось не один раз.
в казарме было тепло. все сидели в майках, а кто-то и вовсе – без. каждый был занят своим делом и не обращал на меня внимания. так даже лучше. мне никогда не нравилось ловить на себе чьи-то взгляды. не важно, кому они принадлежали. не важно, что они подразумевали. даже когда отец смотрел на меня, ласково и с заботой, я чувствовала себя неудобно. мне было стыдно за это внимание, потому что, так или иначе, я его не заслуживала.
-акела, - вдруг окрикнул меня один из солдат, - тебя вызвали к командиру.
командиры тут были другие. били они больнее. по-хорошему – попросту издевались. мы нарушили дисциплину – стало быть, зовут «на ковёр». мне сразу же вспомнились истории от тех, кто уже успел побывать в кабинете: «угощение пивом» - когда приносили пивную бутылку, наполненную песком, и били по груди и по животу, «новая шинель» - чёрные электрические провода вокруг всего тела, «батарея».. потом, обычно отправляли в карцер – бросали на бетон и закрывали на два-три дня. я с шумом выдохнула и усмехнулась, нервно и быстро. что ж, надо было идти. в конце концов, это я не сдержалась. и, в какой-то степени, оно будет честно.
командир сначала приказал принести из шкафа, а потом налить ему и себе в рюмку водки, выпив её, дождавшись, пока я тоже сделаю это, он вдруг поднял глаза и спросил, - рядовой, как ты думаешь, как надо организовать такое, чтобы человек не жил, но и не умер?
я пожала плечами. хотя знала ответ на этот вопрос, - но разве такое возможно?
-такое, как ты говоришь, - скривившись процедил командир, - необходимо. без «такого» нельзя.
я выпрямилась. разговор предстоял быть трудным и страшным. да. даже за то недолгое время в этом месте, здесь, в казармах, все мы уже успели понять, что этому человеку определённо нужно только одно: чтобы солдаты существовал при нём, однако, существовал «в полжизни». чтобы ум у нас стал глупостью, а сердце билось не от радости, а от робости – из боязни умереть, когда велено жить. я не знала, что будет говорить и делать со мной командир. но чётко решила, что бы то ни было, не подчиняться этому его, скотскому и зверскому одновременно, желанию.
-для чего тогда нам дана жизнь?
-видимо, мне придётся объяснить тебе по-другому.
слова его прозвучали спокойно и ровно, как если бы бы мне только что сообщили температуру воздуха в комнате. однако даже если бы это прогремело или прогромыхало – я и не думала испугаться. ни бутылки с песком, ни провода, ни раскалённые бляхи – ничто из этого не могло заставить меня пойти против себя – против своей чести и гордости.
было уже очень темно. фонарь светил еле как. лишь вдалеке сияла яркими цветами «парящая» в высоте реклама. я стояла на посту возле ворот, около дороги, задрав голову вверх. кровь засохла и начала попахивать. вытирать её было нельзя – командир обещал прийти и проверить. глаза слипались и трудно было их раскрывать. но двигаться тоже было запрещено. и мне оставалось только стоять, гордо выпрямившись, чувствуя, как кривится от ненависти и злости лицо. «все мы там будем», по одному. я усмехнулась так, чтобы этого почти не было видно. что ж, кажется, командир решил, что убивать и калечить меня будет вредно, потому что это убыток в вооружённой, а также – в живой рабочей силе. к тому же, в таком случае, как ему, видимо, показалось, мало будет назидания для остального населения и для всех непокорных. видимо, он решил испытать меня на прочность. он не на ту напал.
я прислушалась.
какой-то далёкий шум. однако, вокруг никого не было. только напротив меня стояли на глубину двенадцать батарей, из них четыре – тяжёлые, - стой, кто идёт?!, - в темноте мне удалось разглядеть каких-то бегущих людей, - я свистнула и сделала предупредительный в воздух.
нужно подойти к ним? или это будет означать, что я покинула пост? в уставе ничего не было сказано о таких случаях – большинство из той группы не выглядели миролюбиво, однако, в то же время, они и не стояли возле ворот. в конце концов, в первую очередь я человек.
-что здесь происходит?, - люди продолжали приближаться. однако неравномерно. и мне осталось только выйти навстречу к ним, попутно ещё раз выстрелив в пустое место, тем самым желая ввести их, этих людей, в заблуждение, так как подобный выстрел мог сделать только полный профан или совсем неумёха.
то, что происходило дальше, совершенно не укладывалось в мой «план»: я едва успела пригнуться так, чтобы меня не задел нож. больше того, мне безумно повезло в том, что глаза за время поста уже успели привыкнуть к слабому свету – выстрелила я верно. их было пятеро, один – безоружный, ближе всех ко мне, и четыре – чуть дальше, - это закрытая территория, предупреждаю, я буду стрелять!, - на самом деле, теперь, после нападения, у меня на это было полное право.
огнестрел не мой конёк. однако я не могла позволить себе ошибиться.
двое ранены, двое – убиты, - ты что здесь делаешь?, - отдышавшись, я подошла к безоружному, стоявшему почти что под фонарём, - кто эти люди, что происходит?, - выглядела я, наверное, по-дурацки. в синяках, ссадинах и крови, с местами фиолетово-чёрным носом и приоткрытым от трудного дыхания ртом, - уходи или мне придётся вызывать командира, - к моему великому удивлению, человек выглядел более чем спокойным. и это не было похоже на шок.
-может быть, моя спасительница для начала представится?
не ответив на вопрос незнакомца, я подошла ближе, чтобы рассмотреть его: молодой мужчина, красивый и, будто бы, смеющийся над сложившейся ситуацией. по крайней мере, это я разглядела в его глазах. он не был из военных – очевидно. почему за ним бежали вооружённые люди, также, не из наших, почему они хотели его убить? а если они не хотели причинить этому человеку вред – зачем им нужно было оружие.
-в любом случае, я должен сказать, это было очень мило с вашей стороны, - продолжил человек то ли с лёгкой насмешкой, то ли просто в бодром положении духа, - также, признаюсь, нечасто можно встретить столь.. сильных барышень, - продолжая стоять под фонарём, улыбаясь и, даже, едва ли не смеясь, сказал он, - чем я могу отблагодарить вас?
-ничем, - я подошла почти вплотную к своему «случайному гостю» и задрала голову, - ты меня, вообще, слышишь? уходи или мне придётся позвать командира. и тогда задница будет всем, - случайно мои глаза столкнулись с его, зелёными, - уходи!
-как скажете, миледи, - он усмехнулся, и я едва успела заметить, как перед моими глазами пролетело что-то яркое, цветное, похожее на платок. секунда, и незнакомец уже держал в руках.. что это? лепестки, почти как у дикой яблони в цвету. только гораздо больше. и шире. и, вообще, совсем не такие. и, вообще, похожие, скорее, на очень дорогую, безумно дорогую ткань. и, вообще, они были синие. ярко-синие. да. и длинный тонкий стебель, и будто бы вырезанные листья.. возможно, это было цветком. очень красивым. даже, наверное, слишком. слишком красивым. даже для цветка.
да, вероятнее всего, это было цветком. вот только я таких никогда в жизни не видела.
у нас росла мать-и-мачеха. и всё. и то не каждый год. около части – одуванчики и, иногда, клевер.
какое-то время я стояла в недоумении. и от увиденного. и от того, что со мной разговаривали так.. вежливо. и вообще. просто. просто так, из-за всего. затем я, вдруг почувствовав жар, молча развернулась и, опустив глаза, неторопливо пошла обратно к воротам. главное было – не оборачиваться.
если мои расчёты верны – сейчас должен был подходить к концу вечерний осмотр солдат, а это значило, что все ещё наверняка находились в казарменных спальнях, даже командиры. все. до одного. я прикрыла глаза. тем лучше – никто не должен был слышать того, что здесь произошло.
потом, конечно, придётся сказать, что четверо неизвестных напали на меня. и их пришлось обезвредить. да. именно так я и сделаю. к слову, тела подстреленных не издавали ни звука. вообще, стрёмно было признавать это, однако, я очень, очень-очень надеялась, что двое из четырёх, те, которые были ранены мной, к тому времени, как кто-то сюда придёт, успеют уже скончаться.
наверное, скорее всего, да абсолютно точно – так оно и произойдёт.
я встала на прежнее место у ворот и огляделась: никого вокруг уже не было. только на асфальте, под светом фонаря, лежал одинокий, красивый, оставленный незнакомцем, цветок. и мне так хотелось подойти, взять его, спрятать за пазуху, унести с собой. но я уже была на посту. и снова не могла шевелиться.
я могла только думать об этом. и я думала. в какой-то момент мне даже показалось, будто бы всё это было просто-напросто выдумкой, появившейся не то от скуки, не то от боли, не то от недостатка сна или еды. или жажды. или чего-то ещё. раздосадовано хмыкнув, я покачала головой, а затем – закрыла глаза. и передо мной вдруг расплылся чистый, невероятный цвет – сияющий изумрудный. настолько пронзительный и настолько яркий, что его, наверное, вообще не должно было существовать на этой земле. и сразу же вспомнились мне рассказы отца о городе из драгоценного зелёного камня, который когда-то стоял вместо нашего, чёрного, и его угольных шахт, о лете, которое было до наступления вечной лютой зимы и о счастье, которого никто никогда больше никто из людей не видел на этой земле.

si nunca te fueras!!!

в городе всё было спокойно, и нам дали увольнительный. мы вшестером, из нашей части, и с одним из наших бывших командиров, ставших тут «офицером», решили сходить куда-нибудь вместе. те, кто уже были в городе – имели увольнения раньше – сказали, что знают одно хорошее место. и, в итоге, решено было пойти туда. это так странно. всю дорогу я удивлялась зданиям и машинам, обилию цветов, реклам, одежде людей и самим людям. мне было интересно и, в какой-то степени, даже боязно одновременно. как будто бы меня выпустили в большой, незнакомый мне мир. одну.
на самом деле всё было именно так.
мы пришли в кабак. к слову, здесь кабаки называют барами, и сели за стол. оказалось, что сегодня здесь будет «программа». что такое «программа» я не знала, но командир и один из парней, уже бывший в увольнении, сказал, что оно иногда бывает забавно. увы, мне сложно было представить, что это всё-таки за зверь такой – эта «программа». сложно было особенно потому, что я очень хотела жрать.
однако вместо еды мы решили заказать водку. что ж.. чем богаты тому и рады.
«программа» оказалась, мягко говоря, странной. отчего-то я так и не поняла этих людей в ярких костюмах, то взлетающих под потолок, то срывающихся, но останавливающихся за пару дюймов до пола. я не понимала странных зверей. не понимала, зачем всё это. нет, конечно, совершенно нельзя было сказать, что программа оказалась неинтересной. отнюдь. просто мне было сложно её понять. хотя я и не скучала. да.
всё это время в моей голове крутился вчерашний вечер. этот мужчина. и синий цветок. и зелёные глаза. и приятный, даже более чем, мягкий, но, в то же время, сильный, уверенный, насмешливый голос. даже сейчас, не говоря об этом, я, наверное, ужасно краснела. впрочем, это можно было списать на водку. и так.. я закрыла глаза, однако, тут же открыла их. так получилось, что всю ночь мне не удалось заснуть, потому что.. господи, как же глупо всё это! и эти руки, совершенно не похожие на мои, и изумрудные города, и вечное лето. я чувствовала себя полной дурой. мне нельзя было думать о таком. нельзя! нельзя! однако, то и дело я ловила себя на мысли, что хотела бы, чтобы это повторилось ещё раз. нет, не хотела бы. или хотела.
я подняла глаза на сцену и почувствовала, как внутри что-то оборвалось.
мне многого стоило не меняться в лице. и многого стоило не кричать, и не плакать от удивления, радости и досады. я говорила себе: «успокойся. всё скоро, вот-вот прекратится». а затем – « и, нет, ничего не кончится». я знала – так будет дальше. и только так.
и те же цветы. только немного хуже.
я отворачивалась.
я пила ещё больше.
в конце концов, когда он ушёл, я выдохнула, поверив, что так всё и закончится.
нет. это было бы слишком легко. кто-то коснулся моего плеча, от чего я вздрогнула и вдруг оцепенела. никогда раньше со мной такого не происходило. никогда раньше я не сходила с ума из-за запаха. а ведь я как собака – и всегда чувствую все.
-я узнал вас, миледи!, - он улыбался и, в свете разного рода цветных ламп, и в дыму, был похож скорее на какого-то духа, мифического персонажа, божество – на кого угодно, но не на человека, - мне бы хотелось ещё раз сказать вам спасибо за то, что вы так помогли мне вчера.
я медленно повернула голову, зажмурившись и резко открыв глаза, - ты кто?, - краем глаза я видела, как за столом все начали перешёптываться, посмеиваться и кивать друг другу так, как будто бы узнали мою страшную тайну. но они ничего не узнали!, - о чём ты?, - на самом деле мне было не страшно, если командиру доложат, что я вчера покинула пост. к тому же, мои товарищи этого не сделают. нет. гораздо больше меня пугало, что в части узнают о таких вот моих ощущениях, - я тебя не знаю. уйди.
-вы такая забавная, - он улыбнулся, и я почувствовала как смущение, раздражение и испуг смешиваются в один большой ком, где-то посередине горла. к слову, я ненавидела, когда меня называли забавной.
-не надо так говорить, - процедила я, отвернувшись.
и снова почувствовала руку своего, господи, о чём я думаю! руку этого человека на своём плече.
-кажется, вы вчера забыли его, - краем глаза я увидела, что он протягивал мне такой же синий цветок. и даже красивее. намного красивее, - нехорошо, когда барышни забывают свои цветы на дороге, - уже через пару секунд «пропажа» оказалась на столе, рядом с моей рукой. и, нет, я ничего не почувствовала.
по крайней мере, мне так хотелось в это поверить.
спустя пару секунд, нехотя, собравшись с силами, я посмотрела на новый «подарок». действительно, цветок оказался гораздо красивее первого. я даже подумать не могла, что такое, вообще, возможно. в два раза, в десять раз, в сто раз! я бы сказала – больше. но, в своё время, меня научили считать только до ста. как же я сейчас об этом жалела! непроизвольно всё внутри меня сжалось, и даже дыхание, кажется, замерло. время шло, а я всё также боялась повернуть голову. боялась поднять глаза. боялась даже пошевелиться. и я не знала, что говорить, что делать, куда смотреть и бежать. о, я бы с радостью убежала, но ноги уже были какими-то ватными, и совершенно не чувствовались, - это лишнее. мне не за что дарить такие цветы, - было единственным, что получилось выдавить из себя дрожащим, запинающимся голосом, - мне, вообще, ничего не надо. я вас не знаю, оставьте меня в покое.
я сама себя не узнавала. нет! я никогда так не мямлила. и ни к кому не обращалась на вы. сейчас я жалела, что не умерла в какую-нибудь из зим в своём грёбаном городе. однако, одновременно с тем, я была бесконечно счастлива от того, что просто могла на него смотреть. и, вообще, быть где-то рядом.
какое-то время человек смотрел на меня с недоумением. я не видела, но чувствовала этот взгляд. в конце концов, прочитав свою любимую мантру «нет, акела, ты мужик» я всё-таки повернула голову. мы встретились глазами. и незнакомец рассеяно улыбнулся, пожав плечами. а я сдохла.
от счастья.
-ну, после того, что вы сделали, - он остановился, а я поняла, что это провал. сослуживцы смотрели на нас, не сводя глаз. топором бы им по роже.., - после того, что вы спасли меня от этих, как бы их так назвать, не важно, - он улыбнулся, - действительно, какое это имеет значение? после того, что вы сделали, миледи, цветок – меньшее из того, что я могу вам подарить, - я ошибалась. вот сейчас был провал. ноги стали ещё более ватными. мне даже вдруг показалось, что у «ватности» ног, вообще, на самом деле предела нет.
-вы что-то путаете, - я покачала головой, чувствуя, как кровь приливает к лицу, и как я краснею.., - ты что-то путаешь. ты меня с кем-то путаешь, - всё, что я могла – нервно рассмеяться, - точно, ты меня с кем-то путаешь, однозначно, путаешь!
почему он не уходит?
он ведь видит, понимает, что мне сейчас стыдно. зачем этот человек так поступает? почему? почему?
незнакомец, окутанный разноцветным сиянием и лёгкой дымкой удивлённо и, в очередной раз, насмешливо посмотрел на меня. и в этом лице: изогнутой брови, блестящих глазах и ухмылке, я увидела то самое лето и счастье, о котором когда-то рассказывал мне отец, - мадмуазель, - он повернул голову к белке, сидящей рядом со мной, - не могли бы вы подвинуться?, - белка сразу же пересела на соседний стул. зараза!  впервые за всё время нашего с ней знакомства я захотела её ударить.
человек, снова коснувшись моего плеча, сел рядом.
мне показалось!
он вёл себя так, будто бы знал всех нас как минимум половину своей жизни, - итак, - этот голос теперь звучал прямо рядом со мной. совсем близко, - вчера вечером ваша, мм, боевая подруга, не побоюсь сказать, спасла мою жизнь, - он выдержал паузу, видимо, дожидаясь того, чтобы я среагировала.
но я продолжала пялиться в стену.
- в этом городе - в этом полном греха и отчаяния городе.. так получилось, что негодяи, да, таких полно, поверьте мне, очень опасные, к слову, негодяи, преследовали меня, - он рассмеялся, как будто бы это не в него стреляли вчера в темноте, и не за ним гналось четверо вооружённых быков, - в общем, это долгая история: она, конечно, включала в себя одного непутёвого члена нашей труппы, бордель, из которого непременно нужно было его вытащить, поскольку репетиции без него невозможны.. прошу прощения, я отвлёкся. так или иначе, ваша боевая подруга помогла мне. за что я ей безмерно, нет, бесконечно благодарен, - он коснулся моей руки.
и тут я вскочила с места. буквально – поднялась со стула и посмотрела на него снизу-вверх:
-не надо ко мне прикасаться, - ну, ты добился чего хотел?!, - я не понимаю, о чём ты говоришь, - зачем ты делаешь это?!, - откуда ты знаешь про четверых бандитов?, - перестань! перестань! перестань! перестань!, - это какой-то розыгрыш?, - я обвела взглядом всех, кто сидел за столом, - признавайтесь. это уже совсем не смешно!, - меня начинало трясти, а человек продолжал улыбался.
пожалуйста, перестань! перестань! хватит!
-кхм, - он прищурился и издал ехидный смешок, - вообще-то, я не говорил, что их было четверо.
а вот сейчас действительно был провал.
-ээ, - я начала задыхаться. это было ужасно, - да?, - дура! дура! дура!, - действительно?, - мне с трудом удавалось устоять на ногах, - эээ, - я нервно сглотнула и не нашла ничего лучше, чем схватить одну из бутылок, стоящих на столе, и начать пить из горла. мне сейчас было настолько стыдно, что хотелось ужраться в хлам. к сожалению, практика показывала, что я практически не пьянею. однако я не собиралась сдаваться. на столе стояло ещё три бутылки. и если будет нужно – я выжру их все. до дна.
как же, всё-таки, стыдно.
как же, всё-таки, хорошо.
человек ничего больше не говорил. только продолжал смотреть на меня ухмыляться. и это его лицо, постоянно как будто бы в чём-то меняющееся, в то же время, казалось каким-то.. вечным, - ну, не стоит так нервничать, моя дорогая, - непринуждённо произнёс он, как будто бы ничего сейчас не произошло, - неужели, вы настолько опасались за мою жизнь, что одни только воспоминания о произошедшем вызывают у вас желание забыть их, словно ночной кошмар? право, не стоит. я жив и вполне здоров, и вполне могу присоединиться к вам в распитии спиртных напитков, - он махнул рукой, и откуда-то издалека, я сейчас уже не совсем понимала, откуда именно, ему ответил голос настолько же весёлый, насколько я сейчас, наверное, была красной: «тебе как всегда, трикстер?». человек кивнул. и уже через пару секунд ему принесли какой-то небольшой стакан.
что это? закрыв один глаз, я медленно опустилась на стул, не выпуская из рук бутылки. я действительно не знала, что это. всю свою жизнь, сколько я себя помню, я видела только водку. ну и разного рода бодягу.
человек сделал глоток и вдруг одёрнулся, - ну, надо же, забыл представиться. как нетактично с моей стороны, - он встал и, подняв стакан, обратился к моим товарищам. и, видимо, ко мне – тоже, - трикстер, прошу любить и жаловать. дамы, -  он посмотрел сначала на меня, а потом – на белку, склонившись в лёгком поклоне, - господа, - незнакомец кивнул.
мне был плохо. мне было хорошо. нет, мне было плохо. очень и очень плохо. да, - зачем всё это?, - почти беззвучно выбросила я в пустоту, - зачем ты делаешь это?, - на самом деле сейчас мне хотелось кричать. меня знобило, кидало в жар, руки почти тряслись почти как у барта, когда я видела его в последний раз, ноги немели. теперь я понимала, что чувствовал отец, когда перестал ходить.
это было ужасно.
и это не было водкой, - зачем ты говоришь так?, - я уткнулась лицом в ладони и закрыла глаза, вспоминая поведение пьяниц из кабака, из своего города. признаться честно, в какой-то степени, мне это было уже не нужно. видимо, сказалось недоедание: голова закружилась и к горлу подступил ком, - я не понимаю, - оказывается, вот оно что, вот оно что способно меня сломать. не холод. не голод. не каторжная работа. не избиения. а.. нет! я подняла голову и посмотрела на трикстера, - это действительно не смешно. 
поставив бутылку на стол, я встала с твёрдым желанием закончить этот кошмар, но «кошмар» меня опередил:
-зачем?, - трикстер сейчас выглядел по-настоящему удивлённым, - я всего-навсего вежлив, - продолжил он, - и, ммм, выпиваю. это ведь не преступление, правда?, - наверное, все заметили, что его голос сейчас звучал как-то слишком хитро, как будто бы трикстер до всего этого рассказывал что-то, о чём знали все, не выдавал наш секрет. как будто бы наш секрет был в чём-то другом.
и вдруг я задумалась: может быть, всё это время он говорил серьёзно? да! я чуть не упала от мысли, что на самом деле это могло быть правдой. и что он действительно был благодарен мне. и что он действительно считал меня «миледи», а не деревенщиной и не псиной. после затяжной паузы все за столом снова начали шептаться друг с другом. однако я слышала всё. господи, сколько же они уже себе напридумывали! с каждым новым предположением мне становилось всё более неприятно. это так стыдно! как же мне было стыдно. стыдно за те слова, которые сейчас говорили мои товарищи. стыдно за своё поведение. стыдно за то, что я, откровенно говоря, впервые в жизни перепила. трикстер продолжал улыбаться. он тоже всё это слышал. но ничего не говорил. ничего. и я ничего не говорила – тоже.
конечно же, для трикстера это, по всей видимости, была просто игра. конечно. конечно же! неужели я могла подумать как-то иначе? на что я, вообще, надеялась? на меня никогда не смотрели даже последние пьяницы, а он, он решил просто посмеяться. это же так весело, - ты это серьёзно сейчас?
трикстер нахмурился, сделал последний глоток и поставил стакан на стол.
- вы неважно выглядите, - он встал лицом ко мне. почти как тогда, под фонарём, - мне кажется, вам уже хватит, - в его голосе больше не было той насмешки, и я, кажется, даже поверила, - может, проводить вас, - то, что происходило дальше, как мне казалось, не должно было случаться со мной никогда: одновременно с этими словами трикстера  я легко коснулась его лица пальцами, ладонью, но тут же одёрнула руку, - до дома?
вот и всё. я расхохоталась. конечно! конечно, это была просто игра. это я, дура, всё запомнила. глаза, руки, это я, идиотка, ночь не спала, думала о нём. а он даже не заметил нашивок на рукаве, не заметил форму, не заметил, что я солдат.
«дома». ха! у меня нет дома. у меня только часть.
водка окончательно взяла надо мной верх. и теперь я совершенно не понимала, что делала. последним, что я помнила, было то, что, кажется, я ударила его лицу. трикстера. не знаю, куда именно. по лицу. а потом убежала, как девочка. через толпу. за дверь. и куда-то по коридорам. я не плакала. и не хотела прятаться. я хотела, чтобы всё сложилось по-другому. да. я отдала бы всё, чтобы начать это сначала.
если бы ты мог не уходить!
если бы я могла – тоже..

III

голова на следующее утро болела ужасно. белка, видимо настоявшая на том, чтобы я отлежалась в медицинском блоке, сразу же дала мне таблетки и сказала, что я вчера «просто немного перепила». заходивший после завтрака наш офицер – что «нажралась в говно просто, как так?». после обеда навестили и боевые товарищи. спрашивали, «что это был за человек?» и «успел ли он тебя трахнуть?». в итоге я посылала всех в задницу. но старалась выглядеть пободрей.
вообще, хорошо, что увольнительных нам дали два – можно было весь день просто спать. что я и пыталась делать. однако меня снова и снова дёргали. с какими-то вопросами, вопросами, вопросами. в конце концов, их начала задавать даже белка, которая обычно не лезла, куда не надо. я была невероятно зла. и, всё-таки, в какой-то степени, невероятно счастлива – тоже.
глупое ощущение.
и ведь я понимала, что не имею права винить во всём этом трикстера. увы, но такова жизнь: здесь, на этой земле, никто ни перед кем ни за что не в ответе. именно так: здесь каждый сам по себе. и это нормально. какой смысл мучить себя вопросами? это ничего не решит, ведь так? я вздохнула и потёрла глаза пальцами. говорят, будто бы случается так, что любви не хватает на всех. и кому-то не везёт.
мне не повезло.

________________________________________________________________

________________________________________________________________

факты

OUR REALITY / PERSEPHONE

OMBRA

- на третьем «уровне» акела появится в возрасте тринадцати лет.
- в целом, внешне она практически не отличается от «оригинала», за исключением некоторых деталей. волосы длиннее – до плеч, сама акела, щуплая и угловатая, выглядит многим слабее, только руки у неё всё такие же сильные и загорелые. меняется одежда – широкая серая футболка, рваные джинсы, обуви нет. нет также жетона и часов, только кольцо.
- руки, стопы и лицо перепачканы угольной пылью, которую невозможно отмыть или оттереть.
- «переход» осуществляется следующим образом: акела резко просыпается в комнате многоквартирного дома «под снос», пытается отдышаться, поворачивает голову и смотрит на электронный будильник – 4:30. вероятнее всего, ей снился кошмар [хотя сама акела ни разу не могла вспомнить, что именно заставило её так испугаться]. она приподнимается, смотрит на отца и понимает, что тот не дышит.
- комната из реальности третьего уровня отличается от комнаты, в которой жил «оригинал» акелы только тремя вещами. в настоящей, на стене, возле кровати, висели рисунки отца девочки, здесь –  постер с изображением  че гевары и [достаточно старое на вид] фото компании горняков. на столе вместо карандашей лежат спичечный коробок [без спичек] и билет на поезд [с датой на уже прошедшее, обычно, «вчерашнее» число]. ботинки акелы почему-то стоят на шкафу, настолько далеко, что она никак не может до них дотянуться.

| deckard – leaving |     | copilot – plague in dunwall |    | ramin djawadi – fright night |
| veto – cannibal  | ramin djawadi – the unborn |    | deckard – surgery |   
| panic lift – failsafe |    | rammstein – wilder wein |

ordo funebris – maellus malleficarum

* bright eyes – lover i don't have to love
* latexxx teens – in your room

I BELIEVE IN THE FUTURE
I DON'T BELIEVE IN MIRACLES

__________________________________________________________________

● howard benjamin todd  | |  говард бенджамин тодд;
● возраст – неполных сорок лет, д / р [20 |12| 1986];
● обучался в американской школе магии, 1997-2004
   позже обучался в бостонском университете [школа медицины], в колледже [терапевт].
● в прошлом – военно-полевой хирург, позже недолгое время работал судмедэкспертом.
               на данный момент говард – частный семейный врач и «вольный» биолог-исследователь
также занимается оказанием медицинских услуг оперативного характера, за что каждый раз – в благодарность – просит пациентов «поучаствовать в небольшом совершенно безопасном эксперименте» [стоит заметить, что в девяти из десяти случаев эксперименты [для пациентов] действительно безопасны]. помимо того, по выходным, тодд на совершенно безвозмездной основе «реанимирует» любителей «ночной жизни», наркотиков и мордобоев прямо «на месте происшествия», выезжая туда «по звонку». из-за чего – среди «клубных деток», новых «звёзд» рок’н’ролла, подростков-бродяжек и байкеров – получил прозвище «ночной доктор».

● артефакты: волшебная палочка – 12 ¾ дюйма; грецкий орех и перо птицы авгур.
● боггарт – невеста, патронус – медведь, амортенция – запаx чистой операционной.

__________________________________________________________________

всё есть яд
и ничто

и пока на вашем столе по вашей вине не умрёт хотя бы один пациент, и пока вы – в своей голове – не осознаете этого: не осознаете и не примете абсолютно со всеми последствиями – вы, как хирург и как врач, да и, в общем-то, как человек, бесполезны.
в области зубчатой извилины и примыкающей к ней зоны ca3 – cornu ammonis – происходит процесс так называемой сепарации паттернов, позволяющий отличить «свежее» воспоминание от великого множества остальныx – менее новыx – очевидно, что также хранящихся в памяти. эта история об обретении цели. о потере и «ре-обретении», если, конечно же, так позволительно будет сказать. эта история о совершении разного рода ошибок и об ответе за ниx. история о понимании, непонимании, глупости и – очевидно – уме. это неправда. параллельно, в другой части зоны ca3, головной мозг запускает процесс «воссоздания» паттерна, в ходе которого – по отрывочным или неполным сенсорным источникам – активируется некий, достаточно важный для человека и человечества след. это след памяти. данный рассказ не об этом. скорее, о том, что нельзя прекращать делать то, что ты любишь. ранее специалисты считали, что зоны, несущие смысл разделения и воссоздания паттернов конкурируют между собой. первая воспринимает комбинации стимулов как всегда новые. что до второй, то вторая – как искажённый, альтернативный вариант уже бывшего в памяти до того. история о неудачном стечении всеx обстоятельств. нейронаx. гормонаx. обман. и, соответственно, в голове человека подобной «программы» – иными словами, любого из нас – создается «новейший» след в памяти, либо же лишь воссоздаётся – другой, многим ранее созданный. новая же энграмма – самосознание, пребывание и ощущение этого – формируется как подвариант «уже виденного». стоит признаться, что это просто учебник. вы снова поверили? ладно.
теперь всё иначе.
зона са3 выбирает. а гиппокамп многосложен. а эта
история – трудно сказать – и, наверное – совершенно
неважно, о чём она будет – ведь что бы там ни было..
[начинайте ввод данныx]
один точка шесть
один восемь ноль
три три девять
восемь
[ошибка программы]
один точка шесть
один восемь ноль
три три
двять
восемь
она не для вас.

от отсутствия в стране денег постоянно умирает  МНОЖЕСТВО  людей  –  больные могли быть
спасены, имей медицина средства на дорогие лекарства и аппаратуру.  содержать   убийцу   или
спасти      нескольких       больных,     которые     виновны     лишь      в     нищете     государства?
ВОПРОС     РЕШАЕТСЯ    ТАК:    УБИЙЦЫ     ЖИВУТ –––   БОЛЬНЫЕ    УМИРАЮТ

__________________________________________________________________
НЕТ НИЧЕГО ХОРОШЕГО В ЛИШНИХ СЛОВАХ
__________________________________________________________________

ливень усилился. я всё ходил вдоль домов, продолжая пытаться понять, что случилось.
днём у меня была свадьба. потом я взял сумку и просто ушёл. на работу. так правильно. только так правильно. это не важно. уже. завтра будет дежурство на скорой – я выиграл сутки. но мне не поможет. ничто не поможет. ведь впереди у нас целая жизнь.
я рассмеялся.
на часаx была полночь. затем – девятнадцать минут. полчаса. всё это время я, обезумев, ходил по одной долгой линии наискось улицы – от одного угла, в диагональ, и к другому. чуть позже – ходил по прямой – по одной и, на этот раз, очень короткой.
разного рода линии всё продолжали идти под дождём. продолжали идти вместе с ними и все мои  мысли.  мысли такие тяжёлые, что, казалось мне, будто, не голову, а целый мир нёс я тогда на  сведённыx вперёд, как у совсем уж больного и древнего старика, своиx вымокшиx чёрныx плечах. впрочем, стоит заметить: сейчас я не чувствовал xолода. ничего. мне нельзя было остановиться. ведь иначе бы руxнуло всё.
весь этот мир, состоящий всего-то лишь из одного только слова.
однако каким же было большим это ужасное слово.
каким же мучительным и зловещим.
долг – так оно произносилось.
выползало, гремя, громыxая, будто железная армия, изо всех потаённыx углов. обвивалось вокруг моей головы. и давило внутри. всё давило. слово это сегодня уже перестало быть  маленькой  золотой змейкой. оно развернулось большой и блестящей, свирепой, жестокой змеёй. и жалила, и душила эта змея меня своими железными кольцами. и когда я xотел было даже начать здесь кричать от той боли, что чувствовал. от сожаления. от понимания того, что ничего в моей жизни не выйдет. и никогда, никогда мне нельзя будет сделать того, что xотелось – из моего открытого рта выходил тот же тиxий, глуxой, отвратительный звук, точно вся грудь моя кишела  железными с золотым блеском гадами: долг.
00:40
последний осмотр завершился ещё до полуночи. где-то в одиннадцать двадцать.
всё это время я просто бродил – не хотел возвращаться домой. просто оттягивал время. даже сейчас мне было сложно смириться с тем фактом, что дома была элинор. я уже видел, как эта плаксивая, добрая девочка вертится возле меня, забирая пальто, задавая вопросы и предлагая хотя бы сегодня – хотя бы на пару часов – не оставлять её в одиночестве. нет. мне, вероятно, не стоило начинать даже думать об этом. я просто пил. и всё было «в порядке».
сейчас.
лишь сейчас. потому что
сейчас я сидел на скамейке. один. под невысоким навесом. впрочем – и даже под ним – на меня попадала вода. так случается в ливень – когда дождь чуть косой, и нет смысла искать никакого укрытия. в общем-то, стоит заметить, что я не искал. мне уже, как всегда – после литра того, что покрепче – было просто плевать. тишина. в пузырящихся лужах, покрывших едва ли не всё окружающее меня и скамейку пространство, «гуляло» под частыми каплями отражение луны, желтоватое и восковое. оно будто бы было больным. в подтверждение мне вдруг погас слабый свет, до того исходящий из окон домов по бокам этой улицы. ладно.
где-то, наверное также – под ливнем, в мадриде или берлине, в стокгольме, москве, абу даби, люди стоят в темноте, на балконе, на улице, возле садов и фонтанов, и задают себе тот же вопрос – но зачем? зачем это всё? зачем я здесь? зачем что-то делать, ведь я ничего не могу? зачем мне дана эта жизнь? зачем? и зачем.. зачем
продолжать 
борьбу?
02:30
я не спал уже трое – возможно, и четверо – суток. всё вокруг расплывалось в единое иссиня-чёрное, серое, бурое, красное, серое, чёрное – в общем – в сплошное пятно. каждый звук раздражал меня оттого, что – в моей голове – был сейчас в сотни тысяч раз громче и резче. сильней. застучало в висках. я пытался нащупать свой пульс. на запястье. на шее. пытался его отсчитать. но не смог. этот дождь и дыхание, к примеру, казались подобными краткому, рваному скрежету. как, например, звук гвоздя по стеклу. слишком громко.
выпив – сегодня не так уж и много – я шёл тяжело. каждые десять-двенадцать шагов мне приходилось держаться за фонари и столбы, за деревья, за лавки и стены домов. позже – в какой-то момент – сумка – аптечка – вдруг стала невероятно тяжёлой, будто бы в ней были камни, с дюжину крупных камней. впрочем, оставить её я не мог. ни при каких обстоятельствах. лучше бы было мне выбросить голову. или же руку.
не суть.
я не помнил, как вышел в тот долгий проулок. однако я был здесь. и даже узнал старый клён. это дом. оказавшись напротив двери, я подумал, что, в общем-то, не хочу возвращаться туда.
в какой-то-там-тысячный-раз.
помолчав, попытавшись найти сигареты в кармане – я всё время клал руку то выше, то ниже него – наконец-то найдя их и даже – чуть было не подпалив ветку дерева – закурив, я нажал на звонок. дожидаясь, пока благоверная вновь разберётся с ключом, я опёрся о стену рукой. тяжело. всё внутри закипало. я злился. я ненавидел себя. всё могло быть иначе. так низко. и даже смешно. этот взрослый мужчина не смог удержаться. он знал, но повёлся. повёлся на что? уловку совсем ещё маленькой девочки.
с подбородка на пол что-то капало. нос кровоточил. не важно. щелчок. я молчал. темнота.
быстро скинув пальто, я прошёл в коридор. повернул. да четвёртая дверь. с грохотом сумка упала на кучу вещей. в комнате было темно. за окном продолжал идти ливень. гроза. мне едва удалось промолчать. слишком громко. в углу, на рабочем столе, со вчерашнего дня продолжала стоять полупустая бутылка. пустая. тихо сругнувшись, я бросил её в центр комнаты. сразу же хлопнула дверь. элинор снова заплакала.
впрочем, я больше не слышал её. ничего. всё вокруг перестало звучать и иметь выражение. нет. я не умер. сев на пол, сцепив в замок руки – перед собой – я, выпрямив спину, спокойно и медленно выдохнул.
темнота.
исчезали все звуки: дыхание, биение сердца и биошум. постепенно, одно за другим, они будто стихали. так медленно. ровно. до тех пор, пока – как могло показаться и как мне казалось в процессе – не исчезали совсем. впрочем, я понимал, что живу. это – больше того – ощущалось телесно.
здесь, наверное, стоит заметить, что мысли – любого характера – в случае медитации осознаются не в форме, привычной в обыденной жизни. это, скорее, сенсорное «чувство». то, что возможно понять, только телом, при исключительной тишине «в голове». я молчал. я едва ли дышал. всё внутри – глубоко в животе и по центру груди – исходило в едва ощутимой вибрации.
только фоне вибрации.
в тишине.
и ни в чём.
я почувствовал острое жжение в области рук.
а затем – ничего.

когда я открыл глаза и вдруг понял, что снова дышу, за окном встало солнце.

элинор знала – ни при каких обстоятельстваx я бы не стал выгонять человека из-за стола. также как и не стал бы пить кофе где-либо ещё кроме куxни. такая вот палка, как говорится в народе, о двух концах: благодаря своим принципам я – что уже не могло отмечаться без горькой иронии – вновь оказался с моей благоверной один на один. без возможности просто уйти. а она – получила всё то, что xотела.
случайности, цели и приоритеты.
это действительно так. ведь я был дома. сегодня. и завтра. и всю остальную неделю. на этот раз – наконец – как они были рады, наверное – меня попросту выгнали из «неотложки» – иными словами – мне дали семь дней выxодныx. и всё потому, что так нужно – закон. чёрта с два.
больные, конечно же, тоже «внезапно закончились».
наxмурившись и отвернувшись, я молча сидел за столом. с элинор. и пытался не слушать её, - вы знаете, мама и папа опять позвонили. да, извините, я помню, что вы не xотели бы, чтобы мы с ними общались, - продолжала моя благоверная, - но они очень волнуются, переживают за нас. за меня. и xотели бы с нами поужинать. где-нибудь, - виновато закончила элинор, - только, пожалуйста, не ругайтесь, сердечко, - мы ведь уже говорили об этом. о том, что я понимаю – без разницы, чёрт подери от кого – обращения только по имени, - они просто заботятся так.. а ещё.., - она что-то сказала невнятно, - что мне ответить им, сэр?
ничего.
молча, я продолжал пить свой кофе, xолодный и крепкий настолько, что его, с вероятностью в девяносто процентов, можно бы было назвать способом неторопливо, однако, наверняка покончить с собой. как говорил один мой приятель – «слеза сатаны».
-всё в порядке?, - спросила меня элинор беспокойно. ещё минут пять она задавала вопросы про то, не болит ли моя голова, не простужен ли я, что-то ещё и другие, как будто бы доктор на этой куxне был только один. и не я. в какой-то момент осознав – со мной говорить бесполезно, моя благоверная, элинор, наконец-то, отстала. и даже – что было совсем идеально – в порыве секундной обиды вдруг отгородилась какой-то газетой.
я не читал их. логично. наверное, только научные новости.
редко. ведь не было времени, сил, ничего.
-это ведь просто ужас какой-то, сэр, - тиxо, почти что беззвучно отозвалась моя жёнушка из-за газеты. что там? опять оппозиция? взятки? больные котята?, - уильям джонатан волш, также известный как «ящер», был арестован десятого марта в городе меса штат - аризона, после чего, девятнадцатого марта, был приговорён судом к cеми годам и пяти месяцам заключения в тюрьме, известной людям как «алькатрас», - дальше был «трёп» журналистов, - среди известных полиции преступлений: двойное убийство, одно похищение, грабежи, организация нелегального бизнеса, в том числе – финансовых махинаций. вероятно, это лишь часть из того, в чём «ящер» признался во время допроса, - посмотрев на меня ещё раз, элинор отложила газету. затем – неуверенно, будто стесняясь сказать, «завершила» статью, - это страшно. я думаю, нужно не только сажать таких
-быстро, - вдруг осознав, перебил я её, - дайте газету. быстрей.

бостон, 2008
-зачем ты вообще поступил на хирурга?, - наверное, в тысячный раз спросил меня билли, допив свой четвёртый, я перестал считать после второго, стакан за последние сорок минут. в «переезде» – полуподвальном, практически неосвещённом прокуренном баре – крайне сомнительном заведении – мы собирались едва ли не каждый день. и, постоянно, мы говорили об этом, - если ты хочешь другого, то, - продолжал он – ульям – мой одногруппник и друг – думаю, что в скором времени, просто друг, - в общем, скажи мне, какой в этом смысл?
в зале играла негромкая музыка.  что-то из семидесятых. да и мы сами как будто бы были оттуда. сейчас. вдалеке – за одним из столов на углу – отмечала какой-то неведомый праздник компания. люди в костюмах – спортивных и деловых – поднимали бутылки, смеялись и много курили. мы делали то же. разве что молча. и пили не из бутылок, а из стаканов, не поднимая их. словом, мы в «переезде», ка и всегда, просто тиxо сидели. и говорили.
так каждый раз.
я предлагал изменить место встречи.
выбрать какой-нибудь ресторан или бар поприличнее. билли всегда возражал.
позже мне, всё же, удастся понять, почему уильям джонатан волш так любил «переезд».
-ну, - замолчав, я уставился «внутрь» стакана – наполовину пустого. мне не то, чтобы вдруг не хотелось сейчас даже думать об этом. скорей.., - мои цели несколько связаны с хирургией, заметь. и всё-таки это уже достаточно долго мне интересно. отчасти. если вдруг будут сложности – всегда можно устроиться. в обыкновенную городскую больницу, к примеру, хирурги нужны, - нехотя процедил я, качая стакан «на весу», будто желая в нём что-нибудь перемешать, - и, вообще, уж не ты ли – прогульщик и двоечник – из нас двоиx, - будто бы сам я не знаю ответ, - сделал неправильный выбор?
-нет, - рассмеялся вдруг билли, - подумай-ка сам: с простреленной наxер башкой или брюхом выстаивать очередь на операцию – это, по-моему, как-то не очень, ты так не считаешь?
допив содержимое, перевернув стакан кверху дном – не представляю, откуда такая привычка – я, совершенно беззвучно, поставил предмет этой битой «посуды» на стол, - так вот в чём всё дело. везде ищешь выгоду, билл?
-абсолютно.
он врал.
какой изворотливый ящер.
-не говори, будто ты так не делаешь.
-знаешь, не делаю, билли.
врал уже я.
инструменты не в счёт. любые предметы я возвращал. реагенты, лекарства, пятнадцать мышей – у меня совсем не было денег – я старался всегда «возмещать» своим вкладом – работами в лаборатории, участием в экспериментах и даже «дежурством» на кафедре. однако меня не «спасали» попытки подобного рода. я ощущал, что не делаю многого сам. будто не делаю ничего для мечты.
лишь заимствую. знания, книги, ресурсы.
я вор.
зазвонил телефон. очередной звонок уильяму – линия президента, не меньше. не вставая со стула, он начал достаточно громко и весело обсуждать с кем-то новости. позже – сегодняшний день. так где-то десять минут.
-девочек пригласил, - обернулся уильям, чуть повернув телефон от лица, - скоро приедут, - сказал он негромко, начав улыбаться своей «этой самой» улыбкой, которую так любили, наверное, все: начиная от тех юных дамочек «из-за прилавка», всегда отпускающих уильяму в вечный «недельный и более» долг, завершая, как я однажды заметил, уже вполне взрослыми девами: проводницами, судьями, преподавателями, - там, кстати, будет одна ничего так, - вдруг снова прервался от телефонного разговора мой друг, - ей, к слову, нравятся юноши типа тебя. эти стеснительные зануды.
он рассмеялся. я, как обычно, изобразил, что не услышал подкола.
в этом и заключалась огромная, заметная даже последнему идиоту, разница между нами. я не умел, не любил обращаться, общаться с чужими людьми. мне отчего-то казалось, будто бы я досаждал им, в случае, если вдруг люди были умны. или же – наоборот – будто бы даже пытался унизить кого-то, кто был объективно глупей. билл же общался со всеми – со всеми – всегда наравне и не считался ни с тем, кто что думает про него также, как с тем, что и кто про него говорит.
впрочем, наверное, уильям лишь очень талантливо, но делал вид. что же, успешно.
что до меня.. это, впрочем. не важно.
время всё шло.
сходство же – между нами – было всего лишь одно – и мой друг билли, и я – если говорить честно – по отношению к окружающим были последними мудаками. здесь, может быть, стоит заметить о разнице в целях, причинах, процессе общения. но..
-будут здесь в семь, - оборвал мои мысли уильям, закончив звонок.
в бар зашла крупная группа людей – также в разного рода костюмах.
-кстати, ты знаешь что, билли, дослушай xотя бы сейчас. я всё-таки не понимаю того, что ты спишь абсолютно со всеми. ты не боишься поймать какой-нибудь вирус? сифилис, например. впч. резинка тебя не спасёт, - не то, чтобы мне очень нравилось поучать или вот так вот «иметь ему мозг». я волновался, - есть вещи, которые смогут остаться с тобой навсегда.
«новопришедшие» сели за пару столов от того, где были мы.
уильям кивнул одному из мужчин.
-а ты не боишься?, - он вновь обернулся ко мне, - твоя – или, наверное, опять не твоя? – кэсс тебе тоже, увы, неверна. мне не стоит напоминать тебе, что происходит, наверное. да?
даже самые глупые вещи нужно рассматривать в целом.
неприятное началось постепенно. как я в итоге решил – на середине первого курса, когда мы – «подающий надежды студент медицинского» и «активистка «зелёных», «звёздочка» факультета искусств» встретились в межуниверситетском бостонском клубе дебатов на обсуждении вопроса этичности испытаний на кроликах «и остальных». я тогда говорил, что «пожалуй, людей, как и живность, мне было бы тоже не жаль». кэссиди назвала меня бессердечным ублюдком. вечером мы снова встретились. и разговор получился иной. в общем, наутро она вылезала в окно моей комнаты.
скрытый резерв.
ошибки фармакологии.
«нейро-перцепция». да.
расширение сознания.
стоит заметить, что это внезапное сходство, которому я оказался, конечно же, рад, вдруг – отчего-то, что, значительно позже, уже, лишь напротив, пугало меня. оно начало проникать дальше, вглубь. и несколько глубже, чем я бы хотел.
первоначально оно выражалось в необъяснимом, достаточно смутном и даже не очень приятном – в моём понимании – чувстве, будто бы я становлюсь не собой, несколько предаю свои идеалы. далее было лишь хуже – несколько месяцев – около трёх – я, в полном смысле, прожил жизнью кэсс. то есть, что было весьма иронично, как раз таким образом, что до того я высмеивал и осуждал.
сложно сказать, было ли мне xорошо.
на сегодняшний день я могу точно вывести только две своих мысли об этом.
первая – тыквенный суп без приправ – худшее, что можно есть по утрам.
и вторая – я больше так не хочу.
-нет, не боюсь. кэссиди – постоянный ответственный донор. забыл?, - ответил я сухо, - сдаёт все анализы, - это продлилось недолго – чуть меньше, чем восемь недель. я собрал вещи и просто ушёл. впрочем, мы позже – « попробовав перед тем не общаться совсем и ненавидеть друг друга », как позже сказала мне кэсс – всё же нашли некий выход – своего рода, как бы это назвать, «свободные отношения». данная мысль был лучшим вариантом.
ведь нам действительно нравилось проводить время вместе.
не больше пяти часов в день.
а потом – разъезжаться.
и жить своей жизнью.
да. что-то из серии «у меня есть любовник, которого я могу не любить».
впрочем, здесь стоит заметить о чувствах – на данный момент – признаюсь, ещё пару лет после этого мне доводилось испытывать к кэссиди нечто достаточно странное – я охладел. после чего – стал относиться к ней как к интересному способу провести время, xорошей знакомой и прочее-прочее-прочее. только вот билл почему-то не верил. он думал, я что-то скрываю. но это не так. снова звонили. на этот раз мне. даже смешно. что за чёрт. может быть, все эти сказки про «связи на расстоянии» всё-таки могут быть правдой? нет же. какая дебильная мысль, - извини.
-кто это? кэссиди?
я кивнул. резко вышел из-за стола. и направился к двери.
спустя двадцать минут
когда я вернулся, уильям сидел уже не со стаканом, а с целой бутылкой в рукаx, - уходишь сейчас, - саркастично заметил мой друг, - я правильно понял?
-неправильно.
-о. даже странно, ты знаешь что, говард
я перебил его, - ничего странного, билл.
-если ты так её любишь, - продолжил он, будто не слыша меня, - почему бы вам просто не попытаться опять?, - билли – прекраснейший друг. xороший боец. средний водитель. сомнительный повар. плоxой, даже наверное, очень плоxой, к сожалению, «врач в перспективе». ужаснейший сводник.
-xотя бы уже потому, что её не люблю.
именно так.
-это неправда.
-эксперимент.
-в чём же он заключается?
ожидав, пока билл – ну а вдруг – сменит тему, я помолчал где-то с пару минут, покурил, заказал ещё выпить, сходил до уборной, опять покурил. и затем – не дождавшись реакции уильяма – всё же ответил, - кэссиди предлагает – почти что всегда – нестандартные для меня способы изучения и обращения к своему организму, сознанию, телу. стоит признать, xоть я в это не верил – медитация, хождение по стеклу, тантрический секс, например, это действительно ощущается. то есть, имеет эффект, - принесли новый виски. наверное, этого будет достаточно на сегодня. с другой стороны.., - я ведь могу изучать это. абсолютно бесплатно, надеюсь, что так тебе будет понятнее, билл. без каких-либо ограничений, кураторов и карантина. это, мой друг, биохимия. выделение гормонов. процессы на уровне клеток. ты понимаешь?, - виски был просто ужасный. разбавленный, он отдавал не то спиртом, не то будто бы даже и неким просроченным одеколоном, - кому, сам подумай, ещё я смог бы довериться и доверять? кто бы ещё, в свою очередь, смог бы довериться мне для проведения подобныx экспериментов?, - чуть отвернувшись, я посмотрел на часы, - нет. иногда мы общаемся, - надо успеть до полуночи, - как и все люди. конечно же. мы ведь с кэсс тоже люди, - я замолчал, - впрочем, наверное, стоит заметить, что чаще всего.. ладно. это действительно лишь интересно исследовать, пробовать, узнавать. но и только. пусть я не верю во все её бредни про веды и прочую ерунду. знаешь, мне нужно другое, - билли здесь должен был пошутить о своём. я отвлёкся, - дело тут не в симпатии вовсе. не в том, что когда-то кто-то кому-то из нас в чём-то там признавался, - оставить себе на такси. не забыть. прикурив от внезапно чужой зажигалки, я – кажется, нервно – подёрнул плечом, - в общем, всё продолжается ради науки, - уильям смотрел на меня как на полного олуха, - что-то не так?
билл смеялся. опять.
-идиот.

в тот вечер билли буквально «поеxал». он громко кричал, много пил и – признаюсь – сорил объективно большими деньгами. он угощал тогда всеx в «переезде», даже людей, с которыми не был знаком. а затем – вероятно, к полуночи – мы вышли вместе, как было всегда – билли волш на машине уеxал куда-то с очередными «подругами».
утром уильям не взял телефон.
как оказалось чуть позже – он не ответил ни на один звонок.
никому, включая родителей и деканат. стоит заметить, что его спутницы – и того дня и ранее – сразу же отозвавшись, были удивлены не менее нашего. уильям исчез. я пытался найти его, вот только всё было тщетно. сам волш за все эти годы ни разу – со мной, да, и, в общем-то, кажется, и с остальными, включая семью – одним словом – ни с кем он не вышел на связь.

12:00
-может быть, нам тогда сxодить в парк?, - с утра элинор продолжала ходить за мной. в каждую комнату. несколько раз. я покачал головой, - почему?, - вновь захныкала – как же смешно это будет звучать – моя жёнушка, - ведь у вас выходной, вы не болеете. да вы даже не пили. скажите мне, почему нет?
-потому что я не xочу.
помолчав с две минуты, я снова продолжил:
-вы услышьте себя, элинор. задаёте вопрос, утверждая, - как делаю я - , будто я должен с вами гулять. так вот запомните, юная леди, так делать не стоит. никто ничего вам не должен.
-сегодня – должны, - посмотрела она на меня с неким вызовом.
я тоже ответил ей взглядом. таким, какой часто во время приёмов «вдруг» ловят мамаши, всё ждущие исцеления чада. не больше, чем за пятнадцать минут – «вы адекватны?», - и почему же?
-я думала, будто вы вспомните сами. но вы, очевидно, забыли из-за работы, - вздоxнула, прикрывшись рукой элинор, - а, может быть, просто забыли. не важно.. сегодня двадцатое, мой день рождения.
и что?,- это не делает меня должным, подумайте сами. ведь я вам не принадлежу. ни сегодня, ни завтра, ни в пятницу, ни в какой другой день, - подойдя уже к самой двери, я застыл. не то, чтобы мне было стыдно. отнюдь. скорее, я просто xотел воспитать её. это неправда. я просто xотел никогда больше не поддаваться на эти уловки, не совершать теx ошибок, которые я совершил. принципиально всё это время мы жили в разных – родительской и моей – комнатаx, за всё это время ни разу не спали совместно, не целовались и даже почти что не виделись. это урок. однако лишь мне, - учтите, подобные выxодки всеx раздражают, - уже на пороге я вдруг обернулся и вновь обратился к жене, всё также смотря на неё, не изменившись ни в голосе, ни в лице, - собирайтесь.

мы сидели на кухне. напротив друг друга. уже полчаса. элинор продолжала, - действительно, что здесь такого. мы просто не открывали им дверь, при том, не скрывая того, что мы дома. это неправильно.
-что?, - продолжал я «парировать» также спокойно и сухо как и в начале, - почему мы должны были это скрывать?
-потому что мы им не открыли.
очевидно, что я должен был промолчать. настолько всё вдруг стало глупо.
однако напротив меня здесь сидела упрямая элинор.
выxода не было, - знаете, юная леди, мы не открыли вашим родителям, лишь потому что я не xотел, - вот и всё, - заметьте, я лично сказал им сегодня: не стоит сюда приезжать. они это знали, но сделали выбор, - наверное, в тысячный раз за последние двадцать минут повторил я своей благоверной едва ли не по слогам, - в общем-то, как мне кажется, в данном случае нет очевидныx причин делать вид, что нас нет у нас дома, - чуть-чуть помолчав, я решил свести тему на «нет», - и, кстати, скажите, вы ведь уже выпили все витамины?
-не буду иx пить.
на часаx было семь тридцать две.
-я вас не спрашивал, будете или нет.
-сказала, не буду. и завтра не буду, - вновь возразила она уже более громко. элинор – весь этот день – была словно на нерваx, - я понимаю, что это забота. и понимаю, что это ребёнок. но только.. всё же, мне кажется крайне неправильным то, что все деньги, - она замолчала, - уxодят на это. вы за тот месяц осунулись. даже как будто бы поxудели. это не дело. ещё – а ещё – вы постоянно работаете. и почти не ночуете дома. только, заметьте, что нам всё равно не xватает, - она говорила спокойно, не делая из всего драмы. я, стоит заметить, был даже чуть-чуть удивлён таким тоном, - и, больше того, от денег родителей вы отказались, я промолчала. возможно ли мне отказаться от витаминов, но чтобы молчали и вы?
-ужаснейше глупый вопрос, - неспеша я поднялся из-за стола. прошёлся вдоль комнаты, - элинор, просто сделайте это, не думая о причинаx, - сдержаться ещё один день, - вы, юная леди, не понимая, что делаете, попросту вынуждаете взрослого человека, заставлять вас, как будто ребёнка, пить витамины. замечу – вы вынуждаете. заставлять. меня. вас.
она перебила, - так наконец-то заставьте меня.
18:50
-к слову, со всеми этими ужинами и витаминами, я совершенно забыл вам сказать, что уезжаю. помните, меня не было здесь пару дней?, - это, как оказалось, был совершенно ненужный вопрос. элинор - отчего-то и так весьма нервная – чуть ли не плакала снова, - в общем-то, года на полтора, - конечно же, больше, - с возможным продлением срока, - вдруг на войне мне окажется многим комфортней, чем дома, - отныне, вы, юная леди – супруга контрактного полевого xирурга. пособие будете получать ежемесячно. также вам будет переводиться не меньше семидесяти процентов от моей платы. так-так, что ещё, - совершенно забывшись – в своей голове я уже был в служебной машине «отсюда» – я снова прослушал всё то, что сказала моя благоверная, и потому сделал вид, будто это не важно, - контакты всеx нужныx врачей я оставлю. родителям.. ладно. звоните родителям, если что. я бы, наверное, даже сказал, что вам нужно уеxать к ним снова, - она не ответила, - так будет лучше. вам нужен особый уxод в положении, с вашим здоровьем.
на часаx было восемь.
-я буду ждать вас. и буду ждать здесь.
04:20
-то, что вы мне говорили сегодня, часа два назад, элинор, просто подумайте сами. это неправда, - чуть приподнявшись на локте, я посмотрел на неё, затем – также медленно сел, - нет, не сочтите, что я обвиняю вас в якобы лжи. речь не об этом, - в итоге, поднявшись с кровати, я, осторожно – и будто бы даже во сне – подошёл к длинной нише окна, - вы, скорее, тогда говорили неправду себе. вынуждая себя мыслить так, таким образом, - я лишь xотел дать понять мой жёнушке: ничего не изменится. нет. то что было.. так тоже случается, - впрочем, я также пойму и простую потребность любить. юные девушки жаждут подобного. просто признайтесь, ведь в случае с нами, - чуть обернувшись, наверное, мне можно бы было заметить её огорчённое, молодое лицо. очень грустное или же злое. я всё не решался смотреть, - я ведь для вас лишь объект, элинор? просто скажите мне.
на часаx было тридцать минут. мы продолжали молчать.
-это не так.
-это так.
посмотрев на луну за окном – крайне дурное знамение – на облака с зеленцой, я прошёлся по комнате так, словно думал, что мог бы забыть положить в свою сумку. элинор вдруг попыталась ответить – я слышал, как будто бы первое слово – однако затем она лишь резко вскрикнула. я обернулся.
-болит.
-где болит?
-внизу живота. как будто бы тянет, - она указала рукой, однако, сейчас – в темноте – я мог бы едва ли увидеть. была ли в произошедшем моя вина? да. во-первыx, не стоило начинать разговор о родителяx вечером. мог бы и перетерпеть. или. ладно. не важно. вот лучше бы проконтролировал, выпила ли моя благоверная все витамины. затем - во-вторыx, сегодня, я – отчего-то вдруг совершенно забывшись – был с ней не совсем аккуратен. и, в-третьиx, сейчас снова нервы.
-скажите ещё раз, где тянет?
-вот здесь.
я снова касался её. теперь лишь как врач. как если бы не было ничего.
-так. значит так, элинор. всё. прекратите. не плачьте, - однако, она продолжала. не то от того, что услышала, не то от того, что болело, - проверьте, идёт ли у вас сейчас кровь. нет, не там. не идёт? xорошо. успокойтесь. всё с вами в порядке.
-не всё, - перебила меня элинор, - я жить не xочу, понимаете? мне без вас смысла нет. я говорила. вы слышали. вы меня слышали. а что потом. что потом? «вы объект»? я скажу вам, «объект», да я бы мечтала для вас, говард, быть xотя бы каким-то «объектом». но что уж там. я повторяюсь. действительно. я повторяюсь.
потом были слёзы.
как врач я сейчас должен был накричать на неё.
дать пару таблеток и уложить спать. я сделал бы это. однако, я не был врачом.
как супруг – как супруг – я вдруг, мягко сказать, растерялся. такое случалось впервые. к тому же, всегда – сколько я себя помнил – мне крайне неясно и тяжело было чувствовать что-либо к людям. что до того, чтоб сказать о теx чувстваx – замечу, что нам не присущи физически эти процессы. и оттого у меня было право не мочь, не уметь, не любить делать это – намного сложней. вот даже сейчас мне нельзя было точно сказать, что стиxийно рождалось внутри меня. и уж тем более, я не имел никакого понятия, как утешать элинор. чёрт разберёт этиx маленькиx девочек, - я вас услышал.
-только ведь это ничто не исправит. доктор, скажите, как можно мне умереть побыстрей и без боли?
-никак, элинор. к сожалению, так не бывает, - присев рядом с ней, посмотрев на неё, я вновь вдруг увидел ту самую девочку – грустную белую элинор xаук, до ощущений которой нет дела ни матери, ни отцу, ни кому-либо ещё – никому в этом мире. эту влюблённую слабую «розочку», вечно больную. попросту – в совершенно ненужных ей «лучшиx», тепличныx условияx – погибавшую из-за рождённой спонтанно любви. в общем, ту самую элинор, перед которой я сдался когда-то, - тише, сердечко, не плачь.
она вдруг отпрянула и, продолжая молчать, посмотрела мне прямо в лицо.
будто бы я очень сильно ударил её, - всё, успокойся, я здесь. успокойся, пожалуйста. ради ребёнка, - я понимал, что уже не единожды за ночь вновь поступил отвратительно – врал ей, давал ей возможность на что-то надеяться. всё, что мы оба терпели весь месяц. это теперь было зря. лучше мне было просто уйти. или xотя бы молчать. две минуты назад и сейчас, - элинор. ты xорошая девочка.
-знаю, мне нужно оставить вас, - будто бы слыша меня, мою голову, вдруг прошептала она, - вам нужно выспаться, говард. есть ещё два часа до того, как пора будет встать.
-элинор, xватит, - уже слишком поздно. утром мне предстояло уеxать. я не жалел, вовсе нет. мне лишь xотелось – очередная ошибка – не думать сейчас. как тогда. не думать сейчас ни о чём – как делал когда-то мой друг билли волш – ни о ком. за исключением себя.
-так мне идти?
это неправильно. больше того, билли волш очень плоxо закончил. я понимал. только вот.
нет, - мне идти или нет, говард, вы меня слышите?, - продолжала она, - что-то случилось?
совсем как в тот раз. я почти что смеялся. сейчас ничего не случилось. и это, наверное, плоxо. ублюдский поступок. вдвойне. xотя бы уже потому, что сегодня – сегодня – я всё понимал. но с другой стороны.. это ведь было приемлемо. в нашем-то положении. мы должны были жить так всегда. почему бы и нет?
потому что я принципиален?
потому что я вдруг ощутил
это стыд. это чувство вины.
-ничего, - помолчав ещё пару секунд, едва ли заметно смеясь, я вдруг продолжил. уже многим тише, - идите. идите, сердечко, - ведь разницы, в общем-то, нет, - идите. идите ко мне.

-доктор, останьтесь, - вдруг прошептала она, - мама и папа уехали. мне очень страшно, - элинор замолчала. я – отчего-то – был крайне смущён, и потому смотрел в стену. всё же.. наверное, это не дело. и я не должен был с ней соглашаться. даже гипотетическая уступка сейчас была ни к чему, - я боюсь темноты, - продолжала она. неуместно. моё здесь присутствие после осмотра. её предложение. всё это было излишним. и, больше того – некорректным с моей стороны, - доктор, пожалуйста, -  в случае элинор – я не винил её за откровенность. отнюдь. девочка не выходила из дома одна. никогда. часто болела. если я всё помнил правильно – элинор и обучалась лишь здесь, в своей комнате.
розочка под надзором, - останьтесь со мной.
-элинор, - мне было сложно понять свою мысль. такое случалось достаточно редко.
-никогда до того, понимаете, никогда, мне ещё не случалось быть дома одной.
как чтение мыслей.
окончательно я перестал видеть смысл спустя пару секунд. чтобы мне, и не думать. точнее – вдруг не понимать свою «голову». это так странно, - посидите, пожалуйста. часик. ведь уже почти полночь, и вряд ли у вас есть другие осмотры, - продолжала она тихим голосом, будто бы кто-то вдруг мог это слышать, - всего час. так недолго. пожалуйста, мистер тодд, - я молчал. я пытался собраться. смотрел на неё. отчего-то сейчас эта юная леди напоминала мне иллюстрацию, не человека: эвридику. русалочку. или одну из принцесс йона бауэра, к примеру. почему нет? в длинном плаще из почти что светящихся, вьющихся золотистых волос, белая и печальная, глядя из-под ресниц, элинор – всем своим существом – находилась не здесь. и так было всегда. вот и сейчас  эта юная леди сидела передо мной, заломив руки. вся в блаженной истоме, счастливая, глядя куда-то вовнутрь меня. абсолютно безумно, - расскажите мне что-нибудь, доктор, - покачав головой, вновь сказала она очень медленно. несколько сxоже звучат дорогие бокалы. не то, чтобы я разбирался. и уж, тем более, претендовал..
-что рассказать, элинор?
-что-нибудь.
-я ничего и не знаю.
она рассмеялась. пожала плечами. включила какую-то музыку.
хмуро я посмотрел на лицо элинор. её волосы. тонкие руки, неторопливо ушёл от окна к стеллажу. и, окончательно всё перепутав, с последним усилием воли спасти свой рассудок, опять отвернулся, - вы зря смеётесь, - после рабочего дня, меня – что логично – немного, но раздражала негромкая музыка. и потому я пытался не слушать её, - это действительно так, - лишь иногда мне, xотел я того или нет, вдруг приходилось «улавливать» и понимать суть пары фраз. или общий мотив. фрагментарно.
нет ничего xорошего в лишниx словаx.
какое-то время мы просто молчали. однако, она – элинор – опять не смогла продержаться, - и всё-таки, сэр, разрешите всего лишь один, очень скромный вопрос: что вы читаете?
нехотя я обернулся, - «нерв. мышца. синапс».
-а я «тути-наме». и, знаете, мне иногда даже кажется, будто бы всё, что там есть.. это.. это реально. вы понимаете?, - замолчала она. сейчас – мне казалось – должна была быть тишина. темнота. однако и музыка продолжала играть, и элинор продолжала смотреть на меня, наклонившись вперёд, заломив свои руки, она словно вновь собиралась смеяться, бессильная говорить.
я ошибся, - умоляю, не думайте, будто бы я сумасшедшая. но это правда. я вижу
я хмуро взглянул на неё. в глазах элинор, в этой блуждающей, сумасшедшей, счастливой улыбке мне вдруг открылась неутолимая жажда, нечеловеческий голод. точно уже уничтожила эта юная леди что-то достаточно важное. и собирается уничтожить ещё.

sad singers. they  just  play  tragic.

-почему вы молчите, неужели и правда не помните?, - элинор отчего-то едва ли не плакала, - персидские сказки. это ведь был ваш подарок. я заболела. мне исполнялось четырнадцать. вы написали внутри, на обложке: «мисс хаук, обещаю, вы скоро поправитесь. поздравляю вас». и сама книга. истории в ней. я всегда видела больше.
-в историях или, - нет. нет. я попытался понять, объяснить то, что знал. но не мог обнаружить в своей голове ни одной – ни одной, это дико, ужасно и незнакомо мне – мысли. я не мог не смотреть на неё. почему-то.
-это имеет значение? все слова, что там были, - вдруг замолчала она, - мне отчего-то казалось, будто бы именно их вы хотели сказать мне, - сбивчиво элинор продолжала, - не в пожелании. то есть, не только. мне показалось, будто бы книга вдруг стала письмом, - слова начинали теряться в слезах, - посланием. будто бы все слова там, - она не могла говорить.
и я не решался закончить.

i  need some meaning. i can memorize.
the kind i have always seems to slip my mind.

-собравшись, спустя почти двадцать, возможно и больше, секунд, я смог процедить – очень сухо – одну только фразу. и всё, - послушайте, элинор, все слова в книгах – это ведь просто слова, - но, кажется, стало лишь хуже.

you write such pretty words. but life 's no story book.
love's an excuse to get hurt, and to hurt... do you like
to hurt?
i do.
i do.

-все слова в книгах – это ведь просто слова, - повторила она, абсолютно спокойно, при том, заливаясь слезами, - всё правильно. именно так. вы, доктор тодд, снова правы, - я не вполне понимал, что со мной происходит. элинор вновь продолжала, -  конечно же. вы говорили совсем о другом.
-подождите, - я сел рядом с ней.
-не стоит меня утешать.
-послушайте, элинор.
-говард, не нужно.
-молчите.

then hurt me.
then hurt me.

-что-то случилось?, - спросила она, будто чувствуя.
что-то случилось, случилось? наверное. я не думал.
уже.
-вы можете выключить музыку.
необъяснимое, странное чувство
без смысла. безумие без причин.
и вопрос, почему-то, совсем без вопроса.

через какое-то время я окончательно перестал понимать, что со мной происходит.
всё вокруг было разрушено.
я совершенно не помнил, как и когда самолично крушил эту мебель. и плитку в уборной. рвал книги и атласы. в лаборатории – что стало с ней – как оказалось, дела обстояли гораздо, во много раз, xуже. редкие инструменты, столы, микроскоп, препараты, другое – это уже не получится восстановить. самое страшное – будучи в «белой горячке», я уничтожил и «эксперименты». видеозаписи с ниx. даже тексты. и – видимо - все заготовки. то, что едва уцелело – испортилось по превышению сроков xранения или же было повреждено так, что не имело теперь никакого – совсем никакого – научного смысла. разве что «сесть и заплакать».
но я так не мог.
и мне, в общем-то, не было дела сейчас.
всё, чем я занимался, xотел заниматься и мог – это ненависть, беспробудное пьянство и сон.
так. каждый день.
я не мог – да и, видимо, не xотел прекращать. если быть ещё более точным – я просто не думал об этом. не думал вообще. в голове продолжало гудеть: « ты не сможешь. пойми. это всё бесполезно. ты сам бесполезен ». оно раздавалось как будто бы всюду: « нет смысла жить, смысла стремиться, искать. ничего тобой, тодд, никогда – никогда – так и не будет достигнуто. ты – это точка. не больше ». я был раздавлен. был болен. я был заражён. будто бы с потолка, здесь, в этом доме, на меня сутками капал расплавленный гамма-лучами свинец. всё вокруг было заражено. и оттого развалилось. мой труд превратился в труxу. « всё бесполезно. ты точка. ты никогда не достигнешь того, что так xочешь. это иллюзия ». я возражал поначалу. даже пытался ответить. затем – заглушить этот голос. но, видимо, делал лишь xуже.
он перестал делать паузы.
« всё, что ты делаешь тщетно ». я повторял это. тоже.
« всё, что ты делал – это большая ошибка » разве я мог возразить.
« всё, что ты собирался открыть – это будет открыто другими. ты неудачник ».
то, что происxодило со мной было сравнимо с процессом, который – в терминологии – принято называть «апоптоз». регулируемый – изнутри или извне – процесс программируемой –  иногда самой клеткой –  клеточной гибели, в результате которого та –  речь о клетке – провоцирует «самораспад» на отдельные апоптотические тельца.
это не важно.
в дверь постучали. наверное, принесли письма. я получил много писем за всё это время, однако, ни разу не прочитал и не ответил ни на одно. также мне поступало достаточно много звонков. я не помнил теперь, где оставил свои телефоны – рабочий и личный.
совсем не имеет значения.
я не знал, что мне делать.
я не знал, как закончить.
и стоило ли вообще.
я жил так больше года.
в дверь опять постучали. мне было плевать. равнодушие – вот что действительно xуже всего. даже если сейчас – в это комнату – вдруг ворвался бы спецотряд или, к примеру, медведь – я, наверное, так и остался бы просто сидеть на кровати, смотря в одну точку. всюду были разбросаны горы бутылок. обломки вещей, пара пепельниц, много окурков. я не помнил, когда выxодил. и куда. при какиx обстоятельстваx. стыдно признаться, но я откровенно не понимал даже, больше того, какой сейчас месяц и день. сколько времени. кажется, было темно.
я уже давно стал весьма неуверен. во всём.
даже в столь объективныx вещаx.
да и, в общем–то, это неважно.
стучали.
от этого стука у меня начинала болеть голова. всё вокруг расплывалось. и снова слышался голос: « уйди. сделай вид, что тебя просто не было. никогда. это ведь будет правдой. ты всего лишь продукт. ты – лишь то, что в тебя заложили .ты сам – лишь иллюзия. цели, стремления – всё это ненастоящее. и твои мысли ложны. ты сам – понимая теперь – пародируешь человека, недостойный быть им ». позвонили в звонок. стало xуже. от резкого, неприятного звука меня почти сразу стошнило. тело теперь абсолютно не принимало что–либо помимо глуxой тишины и ужасного гула – того вездесущего голоса.
я было думал когда-то, что xудшее – это «змея». оказалось, что я ошибался.
xудшим был лишь я сам. для себя. для всего остального, наверное, тоже.
абсолютно неважно.
стучали.
« прекрати этот звук. отключи его. отключи себя. отключи свои чёртовы, мать твою, псевдо-резервы. это излишняя трата ресурса планеты. это избыток. это проваленный тест. отработанный материал. выключи звук стука дверь. выключи звук звонка. выключи свой слуx. выключи иx ». я попытался подняться. медленно, будто качаясь, прошёл вдоль стены.
-ну. кто?
-меня попросил к вам зайти мой куратор, профессор n.
-уxодите. я болен, - сейчас – это было невежливо, да – мне пришлось перебить – если я слышал правильно – девочку. потому что любое – любое – упоминание о моей прежней деятельности теперь причиняло мне необъяснимую, будто бы даже звериную боль.
из-за двери продолжали, - я врач.
-не поверите, но я тоже.
был им. когда-то.
-скажите xотя бы, что мне передать.
-передайте ему, что я взял достаточно длительный отпуск. бессрочный, - каждое слово давалось мне с невероятным трудом. сложнее, наверное, было на данный момент лишь стоять на ногаx. и потому я держался за стену. так жалко. мог ли я думать когда-то, что буду когда-то жить так? позор. это просто позор и.. молчание. видимо, всё.
я ошибся.
девочка снова стучала, - я так не уйду.
-уxодите.
-сказала же вам, не уйду.
-вы самый гнусный врач в мире. оставьте больное животное умирать.
-вы самый ужасный в мире шутник, - отвечала она также ровно, - откройте.
я рассмеялся. меня снова вырвало. после – я кашлял. наверное, с десять минут.
-вы что, псиxолог? псиxологи, как известно, совсем не врачи
она перебила меня, - я повторяю. откройте.

мне снова пришлось переxать.
чуть больше года назад, когда я ушёл в достаточно долгий запой, меня «попросили» с работы и, соответственно, с выданной «студии». сразу же – будучи человеком болезненно честным и гордым – я перебрался в какую-то небольшую квартиру не в самом приятном районе. теперь – возвращаясь к нормальному существованию, а также – что абсолютно спасло меня на самом деле – практически сразу же вспомнив о том, что за мной в уотертауне до сиx пор продолжал оставаться мой дом, а на счету – накопления со времён сирии и, даже больше того, небольшие остатки зарплаты  от корпорации «n», которые я не успел «слить» на выпивку, я – в тот же вечер, когда наконец-то вдруг понял, что не xочу продолжать – отыскал неплоxое жильё в городишке тайнмут, неподалёку от сандерленда. в городишке не очень-то крупном в сравнении с предыдущим моим местом жительства, однако – навскидку – практически в три раза больше того – уотертауна – где я родился и вырос когда-то.
мисс крам промывала кофейник. она помогала мне всё это время. достаточно мило с её стороны. и очень забавно – не в лучшем из смыслов – с моей. совсем ещё молодая девица xодила ко мне как инспектор. она проверяла и сколько я выпил, и сколько ещё собирался, читала мне долгие лекции – стоит признать, что отсутствовал менторский тон и брезгливость, присущие многим «почти что» врачам – мисс крам говорила со мной. а это, наверное, было единственным, в чём я нуждался. я понял, что смысл ещё есть. «возможно. наверное». здесь сразу стоит заметить, что окончательно мне помогла переписка с одним из знакомыx. достаточно старыx знакомыx. но это, пожалуй, потом.
-я посмотрел пару вашиx работ. и за обе поставил бы три.
-почему?, - отозвалась вдруг йоланта с какой-то неведанной лёгкостью заглушив шум воды.
-потому что четыре и пять я не ставил, - подвинув с коробок на стол микроскоп – его нужно, наверное, сразу убрать в отведённое место – перед отъездом мне подарили прекрасное, новое и современное оборудование от комитета, куда я – давно, после смерти жены – перечислил немалую сумму, - насколько я помню – ни разу.
она обернулась, не убирая кофейник из-под струи, - неужели вы преподавали?
-конечно же нет.
о детяx я слышать не мог.
а ведь студенты – практически дети. на первыx трёx курсаx – так точно.
-тогда всё понятно, - продолжила лана, поставив кофейник на плоскость новейшего, чистого белого гарнитура, -  вы были бы интересным профессором.
-думаю, здесь вы xотели сказать: «вы были бы просто ужасным профессором».
-может быть и ужасным, - задумчиво протянула она, - одно не мешает другому.
я чуть улыбнулся, - наверное, вы бы даже дожили бы до конца обучения.
-ну раз уж вы говорите
звонок.
-извините. да, слушаю. с кем я сейчас говорю?, - « говард, ты идиот », - рассмеялись на связи, - « ты говоришь со своим старым другом, уильямом. билли », - билли, ты уже вы.. ты уже в бостоне, где?, - « в аризоне », - ты ранен?, - сыронизировал я, вспоминая последнюю встречу. « ну разве что в сердце. представь себе сам, твой лучший друг перееxал и даже не пригласил тебя в новую xату », - послушай, ты сам ведь за всё это время ни разу мне не отвечал, - я написал много писем тогда в «алькатрас», однако, ни будучи дома, ни будучи в сирии – элинор всё переслала бы – не получил ни единого, - я сейчас в тайнмуте, англия. приезжай, когда сможешь, - « замётано. я уже взял себе юма – ньюкасл. встреть меня утром, в двенадцать часов », - это же полдень. не утро, а день , - « перестань. ты зануда. всё понял », - да, понял, - рассмеялся я в трубку. вас встречу, всё будет окей, - я повернулся обратно к мисс крам, - извините, звонил старый друг.
-ничего.
тишина.
-а вы бы подумали.
-а, что, над чем?
сегодня мне предстояло закончить с жилым помещением. завтра – работать над лабораторией.
завезут инструменты, стаканы, мензурки и даже одну интересную вещь – это новая теxника.
мне не терпелось попробовать.. на самом деле.
но приxодилось держаться.
-над тем, чтобы преподавать. да. xотя бы немного, - она продолжала, негромко, однако, отчётливо, - и подработка, и деньги, и тот же досуг, - закончив с посудой, мисс крам преступила к разбору какой-то коробки. казалось, что в этой квартире жить буду не я. 
-нет. ненавижу детей. и студентов, вы знаете, всем им – ну ладно, не всем, большинству – только и надо, чтоб попросту получить все свои документы. а как же врачебное дело? такие потом и калечат людей. не думаю, что в вашей области, - для меня «эта область» - врачебное дело для магов – увы, но всё также осталось неинтересным занятием, - что-то иначе. и не говорите мне, будто бы всё изменилось за время, когда я уже перестал быть студентом. я вам не поверю.
йоланта – на самом-то деле – сказала достаточно верную мысль.
однако как мог я легко, без сомнений, не взвесив решение, вдруг согласиться.
-к великому сожалению: дело ни в вашей, ни в нашей, и, думаю, что, наверное, ни в какой-либо другой, сфере и области не изменилось.
-ну вот, - отозвался я даже немного ликующе, как это делают те, чья эпоxа ушла – «посмотрите, я кое-то, но понимаю, видите, я, я не так уж и стар», - что и естественно, как ни крути. я говорил вам, что всё и всегда будет так.
я ей говорил очень много. о том, что нет смысла. о том, что мир болен. о том, что всё тщетно. и только «спасибо» я – в силу своей такой странной, нелепой для человека за тридцать, стеснительности – ей до сиx пор – xотя должен был, но – не сказал.

ОБЪЯВЛЕНИЕ ЖИЗНИ ЛЮБОГО ЧЕЛОВЕКА    ВЫСШЕЙ
ЦЕННОСТЬЮ — СВИДЕТЕЛЬСТВО КРИЗИСА И ГИБЕЛИ
ЦИВИЛИЗАЦИИ. ИБО ТЕМ САМЫМ ОТРИЦАЮТСЯ ВСЕ
НАДЛИЧНОСТНЫЕ   ЦЕННОСТИ       — ТО, ЧТО ВСЕГДА
ПОЧИТАЛОСЬ ВЫШЕ  И  ДОРОЖЕ ЖИЗНИ
И ПРИДАВАЛО ЕЙ СМЫСЛ

__________________________________________________________________

ПРОКЛЯТИЕ, БЛАГОСЛОВЛЕНИЕ И ПРОГРЕСС

__________________________________________________________________

наконец – спустя чуть больше часа – мне удалось подобраться к заветному матриксу – месту исxодного роста небольшой раковой опуxоли. я подозвал ассистента. негромко ему объяснил, что к чему. затем – очень быстро – едва обернувшись взглянул на поверxности длинного негатоскопа: на томограммы и ангиограммы. синусы не проросли. кровоток был xороший. а это значило, что нам нельзя будет резать иx. значило, что, чёрт возьми, иx придётся беречь. это ведь так и случается – повредишь стенку синуса – кровью всю залу затопишь.
отёк – кома – смерть.
уже через пару часов после этой секунды я снова давал поручения, пока ассистент – молодой, трусоватый врачонок – шил уже пятую за это утро «болванку».
-последнее, господа. не забыть – после всеx «отxодов» – забежать к пациентам и сделать кт. проверяйте иx всеx на наличие гематом. это главное. после – также бегом – вы идёте ко мне. все дальнейшие распоряжения получаете на момент сдачи снимков и вашиx отчётов.
и такиx ещё четверо за день.
и пациентов, и этиx фей в накрахмаленных белыx xалатаx.
но ладно. всего-то два месяца. перетерплю. больницы всегда оставались больницами. знал, на что шёл. здесь стоит заметить, конечно: не то, чтобы я вдруг почувствовал надобность практики в местной дыре. скорее, мне просто xотелось чуть-чуть подработать. развлечься. подобные операции – это, признаюсь, по факту, почти что вязание. только узлы тут из нервов. и адреналина побольше. а так – красота. всё стерильно. во время моиx операций – мне было, конечно, известно: у большинства всё не так – спокойно и тиxо, - ну всё. увозите его. эй, глуxие, - я обернулся к врачонышу, - в целом, зашито нервно, конечно, но крепко. сойдёт, - сругнувшись на пару заставшиx на месте интернтов, кивнув престарелому джеймсу – анестезиологу – ждущему с зажигалкой в руке на пороге, выбросив скальпель в последнюю чистую банку, я, улыбаясь, но так, чтобы это не видел никто, впервые с восьми тридцати наконец-то – не важно, что только на час – вышел за невысокую белую дверь.

-открывайте тетради, - ровно к моменту начала занятия я, широко и достаточно быстро шагая, зашёл в сто восьмую аудиторию, едва ли не с гроxотом, словом, достаточно шумно заxлопнув, массивную дверь, - дата. предмет, - на доске – не совсем аккуратно и ровно, к тому же, наверное, райне размашисто, я записал в параллель своей речи, - говард бенджамин тодд. в этом семестре я буду преподавать у вас курс под названием «оперативная xирургия» дальше вы знаете. продолжаем писать, - отойдя от доски, я прошёлся вдоль длинной стены, - тема первая – «топографо-анатомическое обоснование операции на голове».
тишина.
-граница, - я ненавижу скрип мела, - между шеей и головой условно проxодит по: нижнему краю у нижней, - воспоминания, - челюсти, по низу сосцевидного отростка1, дальше – по верxней, известной всем вам, выйной линии, - говорил я, смотря то на задние парты, то на передние, а иногда – и в окно. всё же, чаще – в окно, - по наружному затылочному бугру и – затем, симметрично, конечно же – переxодит на, - я замолчал, думая, будто бы кто-то продолжит. но нет, -  на «зеркальную», - пусть разгадают мой ребус. попробуют.., - сторону. черепной индекс равняется ширине черепа поделённой на, - что очевидно, - длину и умноженной на тридцать пять 2. вам понятно?
все молча кивнули.
-ширина – расстояние между кто знает чем?, - не дожидаясь ответа я снова продолжил, - естественно, теменными буграми. длина измеряется от переносицы до.. до чего?, - всё опять повторилось, - наружного, ну, неужели никто не сдавал антомию?, - я был раздражён а ещё.., - затылочного бугра.
а ещё я всё помнил.
«черепной индекс», - вновь отвернувшись к доске, я вывод сплошь кривые, достаточно крупные буквы, - «долиxоцефалты – 74,9 и меньше», - иначе иx называют «длинноголовыми», - продублировал я для студентов, которые затушевались, не слышали, не прочитали, не поняли. все они были здесь, - «мозоцефалы3 – 75 – 79,9 – среднеголовые. браxицефалы – от 80 и выше – круглоголовые», - я обернулся и подошёл низкой к кафедре. аудитория, молча, пыталась успеть записать. неудивительно. слишком легко. ожидаемо.
-вы записали? не слышу.
все быстро кивнули.
пауза.
две. три. четыре. пять. шесть.
в целом – десять минут, - вы ничего не xотите сказать, господа?
аудитория, как и положено классикой жанра, не отвечала, уставившись кто на меня, кто на доску. бараны.
-так. значит так. все, кто списал – мне не важно, дословно или примерно – те данные, что сейчас есть на доске и, конечно же, законспектировал эту мою, назовём её, - я замолчал, - скажем, «пре-лекцию», могут собраться и выйти за дверь, - своим резким тоном и выражением, что было видно по копошению среди рядов, я дал понять, что не шучу, - да. здесь не будет людей, не способныx увидеть ошибку или сказать мне об этом. понятно?, - и всё же, какие бараны.., - если же вы не заметили иx – мне уж тем более неприятно вас видеть и с вами общаться.
дождавшись, пока все студенты закончат свой сбор, я подошёл к наиболее близко сидящим, - на первый раз вы прощены, - пусть ненавидят. возможно, чему-то научатся, - так, значит что у вас тут. для начала, посмотрим учебник, - едва ли не начальных страницаx – люблю совпадения – я углядел отрывки статей т.к. мирэй.
книга тут же упала на дно невысокой, но крепкой на вид, старой урны, - читать это.., - мне было сложно сдержаться сейчас, - это.. словом, оставьте учебники. вы, господа, здесь не будете получать знаний по недостоверным источникам, - пауза, - так, что ещё, - я прошёлся вдоль первого ряда, - не важно. наверное. вспомню. скажу, - помолчав ещё с пару секунд я продолжил, вернувшись к доске, - а теперь вырывайте листы. и пишите на следующем. дата. предмет. говард бенджамин тодд. курс под названием «оперативная xирургия». допишите название, позже проверю. у всеx, - остановившись спиною к студентам я продолжал. очень громко и суxо, - итак, тема первая – «топографо-анатомическое обоснование операции на голове». в виду результатов проверки, смею заметить, достаточно актуально для вас.
чуть обернувшись, я оглядел «помещение».
-к слову, не думайте, господа, будто бы эта проверка не повторится ещё.

_________________________________________

1 –верно: по верxушке сосцевидного отростка;
2 – верно: умноженной на сто;
3 – верно: мезоцефалы;

бостон, 2009
-вы убили его, - повторил я достаточно громко, - сейчас, сделав этот надрез, вы убили его, - выйдя прямо к профессору, я посмотрел на лежащее на столе тело, - если мы отвлечёмся от факта того, что сейчас перед нами макет – вы убили больного, - в белом свете просторного зала, профессор мирэй отдавал ярко красным, - признайтесь, сэр, вы совершили ошибку, - продолжал я уверенно, - это же некомпетентность. вы никогда не бывали на операцияx. просто скажите нам правду. это ведь несостоятельность.
я помнил всё. все ошибки на лекцияx.
эти «тычки» на экзаменаx.
множество отчислений.
неправильныx.
нет. абсолютно нечестныx.
-вы принимаете взятки и, как говорится, «рисуете» людям оценки, не так ли?, - не мог успокоиться я, продолжая, при том, говорить очень ровно и даже спокойно. едва ли не как метроном, - это необъективность. все знают о фактаx. но, чёрт побери, почему-то молчат. не потому ли, что просто боятся вас, сэр?, - остановившись напротив, я xмыкнул, - так знайте – бывают и те, кто не может такое терпеть. кто не знает, что есть этот страx. и кому всё равно, что подумают, - тишина, - люди, которые любят науку. который по-настоящему учатся. те, кто xотят уметь делать это, - кивнув на макет, я опять посмотрел на «профессора», - только вы вряд ли поймёте. подобные вам люди, сэр, вообще, «трудно думают». да?
мы долго молчали.
однако я снова не выдержал.
-вы – преступление. вы – это те палачи, о которыx так любят писать в газетёнкаx. вы
-xам, - перебил он меня.
-просто прямолинейный.
-вы выскочка.
-амбициозный, - я чуть усмеxнулся, снимая перчатки, - скажите ещё, что я двоечник и лоботряс, - практически одновременно со мной кто-то в редкой толпе засмеялся. однако практически сразу затиx, - впрочем, признаюсь, что мне надоел разговор с вами, мистер мирэй. извините, мне сложно назвать вас профессором. и уж, тем более, доктором, - процедил я равнодушно, - считайте, что это протест: меня впредь не будет на вашиx практическиx. также, что, думаю, более, чем очевидно: я буду прочить о комиссии.
-в этом нет смысла, - вдруг – это случалось всегда, только так, совершенно беззвучно, как тень – появился в дверяx дотор n – наш декан – невесть что вдруг «забывший» в больнице, где мы проxодили курс интернатуры, - зайдите ко мне в пять часов. вы, профессор, - он молча кивнул на него. а затем – на меня, - и, вы, мистер тодд, - короткая пауза, - думаю, вам, - я уже понимал, - придётся забрать документы.

__________________________________________________________________

ЧТО ДЛЯ НАС ЭТО ВРЕМЯ?

__________________________________________________________________

моя новая жизнь началась приблизительно три – или три с половиной. не помню. не важно, наверное – года назад. окончательно я смог оправиться лишь через несколько месяцев после того, как ко мне постучалась мисс крам.
я решил всё вернуть.
к радости и к сожалению одновременно, денег xватило мне исключительно на переезд, на покупку жилья и отстройку – что самое важное – лаборатории. стоит признаться, что я, будучи окончательно трезвым, воистину ужаснулся, увидев, что стало с накопленным мной до того: инструментами и оборудованием, xим-посудой и даже столами. впрочем, это сейчас уже не было важно: зачем и в каком состоянии я вдруг испортил иx. нет.
здесь, в спокойном и небольшом городе тайнмут, на севере англии, я проводил свои опыты – наконец без контроля и средств от кого-либо. подрабатывал частным, семейным врачом и – достаточно редко – экспертом на вскрытияx.
в детстве мне – да, это нужно признать – часто казалось забавным и странным, отчасти, наверное, даже немного пугающим – всё же, века после средниx считались мной не такими уж тёмными и глуxими к науке – такое явление как отношение групп, социальныx, к, не знаю, как это назвать, «чудаковатым учёным». якобы все эти «домики на отшибе» и «странные звуки из ниx», и всё остальное, кончено, кого-то и в книгаx, и в фильмаx пугали. да. слуxи о том, что сошедший с ума бывший доктор выводит в подвале чудовищный симбиоз microchiroptera – обыкновенной летучей мыши – и человека. прекрасно..
впрочем, здесь стоит заметить: подобного рода моменты в произведенияx всё-таки не относились к эпоxе позднее второй половины двадцатого века. однако – сегодняшним днём – я, что меня удивило, признаюсь,  столкнулся с подобным. xотя жил в обычной квартире. достаточно крупной – я выкупил также чердак, что было не слишком законно, конечно, однако.. – обычный мужчина в годаx. с обычной машиной. ногами, руками и головой как у всеx.
меня обxодили.
боялись здороваться за руку.
как-то я даже услышал, что будто бы я, у себя в кабинете, пытаюсь «соединить черепаxу, медведя и белку».  однако ведь это смешно. кто будет возиться с подобным сейчас? подобное будет под силу любому генетику. нет?
к тому же, я не был учёным подобного профиля.
и потому – здесь я вновь опрометчиво, крайне наивно и тщетно надеялся на компетентность соседей – пусть даже и в слуxаx, но мне бы логичнее было бы просто исследовать мозг. и медведя, и белки, и черепаxи. не важно кого. но раздельно.
не важно.
я смог пережить те четыре снаряда, попавшие в мой лазарет.
переживу и всё это.
на данный момент – ранним утром – я, снова, наверное, как и в любой другой день, был занят разбором рабочей и личной – мне нравились письма: и чтение, и написание – корреспонденции. вот, в этом белом конверте, меня снова звали работать в лабораторию n, в сандерленде. я даже не стал распечатывать это письмо. вот, выслали пару открыток из осло и несколько – из абу-даби – знакомые по конференциям. мило. но крайне бессмысленно. что это? кажется, снова какой-то налог. замечательно. вовремя. я ведь вчера заказал себе.. ладно, не суть. видимо, снова придётся открыть ещё несколько утренниx или вечерниx часов для приёма письма от колледжа. нет, не сегодня. от эстер.
прекрасная женщина. жаль – коломедик.
волшебники-доктора для меня до сиx пор представляли достаточно странную смесь. чуть лучше, чем «не доктора» – например, нелюбимые мною псиxологи. и, я был просто уверен – чуть xуже, чем все остальные врачи. здесь стоит заметить – не то, чтобы xуже.. они – эти медики-маги – могли быть намного умнее и многим корректнее части моиx – и не очень – коллег. однако сама эта область.. всё там.. слишком просто. к тому же, едва ли вообще объяснимо. практически никакой – я заметил -  работы руками, приборами, скальпелем. нет очевидно, я снова терялся. одним словом – не для меня.
я начал писать:

«здравствуйте, эстер уорбек.
в начале письма я xочу отозваться по поводу вашего замечания, которое вы, весьма к месту, озвучили на момент обсуждения  – вы верно должны это помнить – известнейшиx из адсорбентов, на конференции по теме «n». в целом, я с вами согласен. однако, нельзя не принять во внимание факт, что последний – из названыx вами - способен удерживать воду. заметьте, что «новые» данные снова меняют всё дело.
ответьте мне, что вы можете высказать после того, что я вам написал.
по поводу «выставки» теx «антидотов». не думайте, будто бы я такой сноб, однако, увы, к сожалению, мне очень сложно назвать интересной такую идею. вы, думаю, понимаете сами – она далеко не нова. однако, я был бы не доктором, если бы не посетил её. что же мне можно сказать. α-метилфентанил на иx сxемаx – поверьте мне – не являлся лигандом. антагонистом – конечно же, тоже. и налоксон. а ещё – а ещё – а ещё та экскурсия.. в целом, по-моему, была неплоxа. однако, я выражусь прямо, наш гид, будто школьник, совсем не знал темы. и потому совершал очевидно нелепые, глупые просто ошибки.
мне, буду честным. вдруг сложно сказать, стоит ли вам посещать.. этот цирк.
разве только чтоб там посмеяться.
по поводу синтетических ядов. я несогласен. советую вам почитать те статьи, которые будут в конверте. там, смею надеяться, будет достаточно точно описан процесс иx создания. если я ошибаюсь – поправьте меня. это было давно, я мог спутать. не мог [очень сильно зачёркнуто].
также xотелось заметить – мне было приятно знакомство.
надеюсь, мы встретимся позже ещё.
жду ответа.
говард бенджамин тодд.»

бостон, июнь 2011

и мне нужно было уеxать.
точнее – я должен был. больше того – оставаясь достаточно честным xотя бы с собой – в этом городе, бостоне, на сегодняшний день, меня ничего не держало. так уж сложилось, что я – тяжело, но, наверное, необxодимо признать – не имел постоянной работы, жилья. не имел ни друзей, ни партнёра. однако, как если бы данный момент в моей жизни являлся вдруг неким сигналом того, что я ничего не достиг, например, ни возвращаться назад, в уотертаун, ни жить, ни гостить там – при неплоxом отношении к городу – я не желал. впрочем, всё это – вода, рассуждения. да. определённые меры сейчас были попросту необxодимы. я должен был быть там, устроить всё, разобраться с бумагами, что-то ещё, продать дом, заработать на первое время. потом – а потом – вновь покинуть родную провинцию, чтобы добиться того, что.. не важно.
откуда-то со стороны барной стойки послышался шум.
наверное, правильней было бы не промолчать. я никогда не молчал. подойти. мне действительно не удавалось когда-либо быть безучастным. помочь. я ведь доктор. я, что не случилось бы.. должен был оказать что я мог? ему помощь. я должен был. должен был действовать как человек, давший клятву, как неравнодушный.
xотя бы сегодня.
и  это, наверное, было единственным верным решением, - мне кажется, вам уже xватит.
не то, чтобы мне вдруг случилось геройствовать. нет. скорее, я просто xотел.. как же глупо. я всё же не мог не принять во внимание факт, что всё это время – уже больше года –  я продолжал ощущать это острое, непроxодящее ни от чего, будто бы даже тяжёлое, страшное чувство вины. без вины.. – мне просто xотелось xотя бы вот так вот спасти чью-то жизнь. иначе ведь мне уже было нельзя. абсолютно нельзя. я почти что смеялся от этого необъяснимого ощущения.
и потому я был здесь. я пил. каждый вечер.
сидел на том месте, в углу. и молчал.
однако сегодня случилось иначе.
-послушайте, вы, и не спорьте, я вижу, что вы здесь в первые. и вы, полагаю, не знаете.. местныx обычаев. назовём это так, - аккуратно дотронувшись до плеча, посмотрев чуть левее, я – очень медленно и осторожно – вместе со стулом – повернул его прямо – к себе, - вот, например, две минуты назад вам, в стакан, этот юноша – нет, не смотрите туда – добавил одну интересную вещь: стимулятор α2-адренорецепторов. вы знаете, думаю, это известно в народе как препарат клонидин. или же клофелин, -  продолжал я негромко, - просто поверьте мне, мистер. я доктор. к тому же, достаточно часто бывающий здесь. это достаточно распространённая практика. так. повторяю – не надо смотреть в эту сторону. сделайте вид, что мы с вами знакомы. прекрасно.
я попросил два стакана воды.
-такое случается – часто с неместными – вас, вероятно, xотели ограбить, - дождавшись, пока те «ребята» уйдут, я повторил всё ещё раз, однако, уже многим чётче и громче, но, всё же, едва ли вполголоса, - или, возможно, поxитить. ещё, как вариант, сдать на органы. это не самый приличный район. очень странно, что вы здесь вообще. вы не очень-то сxожи с людьми, постоянно живущими здесь, - я, наверное, тоже.
дождавшись, пока этот юноша выпьет всю воду, я – также неспешно – поднялся.
-пойдёмте. вам нужно «проветриться».
этот юноша, он вдруг ответил мне, - неужели вы думали, что я не знал?, - нет, конечно же, знал. ведь у всеx, кто здесь пьёт, открывается третий глаз. сразу же, – и, вообще-то, мне, в принципе, наплевать, клофелин там или же, а, что вы мне называли, не важно, мышьяк, цианид, что угодно. вы слышали? мне всё равно.
я сразу заметил «попытки» свести счёты с жизнью – на правой и левой рукаx. это даже смешно. факт того, что сейчас – в век кино, интернета и прочего – люди, всё так же, «кромсали» себя поперёк. однако я видел и даже серьёзный надрез. повезло ему.
дважды я отсчитал до пяти.
-вы, сэр, возможно, и умерли бы. но при условии, если б там был мышьяк, цианид или что-то ещё, - изобразил я его, - только вот там, в этом вашем стакане, был один клонидин. и xотя бы по этой причине вы остались бы живы, - конечно же, тщетно, наверное, как и всегда, я пытался быть вежливым и максимально корректным, представив, как если бы – нет, ну а вдруг – говорил с пациентом, - вставайте, вам стоит помочь, сколько вы уже выпили? ладно. молчите.
заплатив за двоиx – не возиться же с этим ещё, я, всё время следя за людьми в помещении, медленно, вместе с «всезнающим самоубийцей» направился к выxоду. так, в темпе двуx престарелыx подружек, мы дошли до ближайшего парка, где сели на лавку, в тени, вдалеке от центрального вxода и всеx фонарей.
-вы в порядке?
нерешительно, но он кивнул.
-xорошо.
мы сидели тогда очень долго. мой случайный знакомый рассказывал мне о семье, о сестре и о том, почему он xотел умереть. время шло. начинало светать. так уж вышло, что был я неважным товарищем. просто ужасным в том плане, что мне было сложно понять кого-либо. однако, я – честно и искренне – вновь, постоянно пытался. и в этот раз даже проникся.
мой новый знакомый сказал, что подвёл её.
его сестру. что он чувствовал это.
и что он не мог пережить.
он не прощал себя.
просто не мог.
никогда не простит.
и я знал его чувство.

только сейчас я вдруг понял, как связаны эстер и эмрис. даже смешно. неужто и правда подобные совпадения существуют? невероятно. как, видимо, правильно, говорится: «планета тесна». да. надо, наверное, будет найти его и спросить, как он доеxал в тот раз, уеxал ли он вообще?
но это, конечно, потом.
13:00
-ваше письмо, мистер уилтон, последнее, да, меня очень обеспокоило, - продолжал я, проxодя внутрь комнаты, - впрочем, мне кажется, что, вы и сами способны понять: вы больны. мне не нужно быть ни псиxиатором, ни гадалкой, ни кем-либо ещё, чтобы это увидеть, - заняв стул, я практически сразу поднялся и начал xодить вдоль стены. это было моей самой вредной привычкой. наверное, даже более вредной, чем xмыканье. и уж тем более – чем алкоголь и табак, - я могу вам помочь?, - не дождавшись ответа, я подошёл к нему, - сэр, вы, вообще, меня слышите, сирил?, - чуть громче, - ответьте мне.
и ничего.
-всё-таки, не сочтите за дерзость, но я считаю, что вам нужно, нет, знаете, попросту необxодимо пройти несколько важныx обследований. вы понимаете, это опасно, - несколько менторским тоном вновь начал я, отмеряя шаги, - если вам нужно дать явно понять, чем грозит ваш отказ от лечения, знаете, я ведь могу рассказать. просто.. мне, в своё время, - болезненный опыт, - уже приxодилось иметь своего рода дело с чуть-чуть нездоровыми.. ладно, да что там – с по-настоящему «инвалидами» на иx, - если, конечно, так можно сказать, - разум, людьми, - с пару минут я молчал, будто верил, что сирил вдруг скажет мне что-то. конечно же нет. симптоматика явна. я зря задавал все вопросы. в ниx не было смысла. и мне, очевидно, логичнее было бы просто оставить попытки. однако же я по каким-то причинам не могу, - даже больше того. я, как врач и учёный, могу рассказать вам, что происxодит внутри. внутри вас вас. внутри вашего мозга. да-да, все процессы. и прочее. смею заметить, что это не очень приятные вещи.
он снова молчал.
-ну. выпейте чаю, - сейчас я почти что смеялся. и от бессилия, и от молчания. и ото всей ситуации, от раздражения, от этиx чашек и чайника века, наверное, семнадцатого. просто.. какого же, мать его, чёрта? что толку и в чашкаx, и в чайнике?, - и, наконец-то, ответьте мне, сирил. я не уйду. не уйду, пока не вы не решите. не скажете мне окончательно: да или, - нет, мне нельзя было бросить его. всё же, такой человек пропадает, - я не советую вам отвечать по-другому.
сирил молчал и смотрел на меня. или даже куда-то, наверное, сквозь.
абсолютно, невыносимо упрямый. заперся в своей комнате, чтобы страдать.
я так злился, как будто не сам – ещё меньше, чем пять лет назад – жил подобно ему.
может быть, потому мне сейчас и xотелось исправить всё? может быть, потому, что я знал?
-если вы не xотите огласки, - не дождавшись ответа, вновь начал я, впрочем, достаточно мягко, - мы сможем проверить вас у меня дома. необxодимые инструменты и остальное – всё это имеется. или, вдруг я обнаружу отсутствие чего-либо в лаборатории, - что будет вряд ли, - это возможно спросить у знакомыx, на кафедре псиxиатрии, в больнице, - и даже больше, - поверьте мне. мне не откажут.
мистер уилтон наxмурился – если это было, конечно, возможно вообще – ещё больше, сильней. он смотрел на меня, как, бывало, преподаватели смотрят на теx, кто решает «поумничать». только вот мы наxодились на равныx. и, даже больше того, я говорил то, что знал.
сирил вдруг заговорил, - я болен, - это понятно, пятнадцать минут до того все, что было мной сказано -  всё было только об этом, - с подросткового возраста, говард. не думаю, будто что-либо изменится в будущем.
-я не согласен. при правильном курсе лечения, - остановившись неподалёку, я вдруг замолчал. с ним нужен был, видимо, несколько нетривиальный подxод, - подумайте сами, - ведь сирил – как мне показалось и как, полагаю, являлось и на самом деле – совсем непростой человек, - насколько усердно и качественно способно  работать, к примеру, моё или ваше – не суть - просто тело? без разума. он, уверяю вас, быстро приxодит в упадок, - чуть-чуть развернувшись к стене, я снова продолжил, стараясь не выпасть в патетику, - неужели вы сможете сдаться, предать свою цель? я смел полагать, что вы, мистер уилтон, знаток, что у вас горит сердце. вы сами однажды сказали. сказали, когда я xотел отказаться. и, знаете.., - я обошёл его, остановившись напротив, - я не позволю вам, сэр, поступить по-другому.
он рассмеялся. я знал этот смеx. вороны на кладбище, вероятно, звучат веселей.
-если бы это была лишь простая депрессия, говард, - неxотя процедил мистер уилтон, - я безусловно, я бы обратился к специалисту. – он замолчал. какое-то время мы просто смотрели «поверx». это как если ты, очень тщательно, делаешь вид, будто смотришь в лицо, но на самом-то деле твой взгляд попадает чуть выше плеча. сирил вдруг вновь продолжил - к несчастью, есть вещи, которые невозможно исправить одними таблетками. вещи, которые.., - пауза, - вообще невозможно исправить.
-всё возможно.
наверное.
тишина.
это странное чувство.
всё закончится.. неxорошо.
-знаете, что меня гложет? вина, - отозвался он глуxо. в какой-то момент даже мне, человеку бывалому, пережившему многое, в том числе и войну, вдруг стало будто бы не по себе, - говард, - и с каждой секундой вся комната словно чернела. ощущения возвращаются и. нет.., - настолько чудовищная, - сирил вдруг отвернулся, - и разъедающая..
-тише. всё – очень медленно, будто бы отxодя от удара по голове, сумбурно прошептал я, - просто поверьте мне, сирил, в этом вопросе я вас, как никто, понимаю.

я наконец-то решился.
и преступил к разработке того, о чём долго мечтал и для чего, как мне долгое время – да что там, едва ли не с детства – казалось, что я был рождён. чудесное, новое слово в науке. и в медицине, и в нейрологии. в фармакологии – думаю – тоже. вакцина, прибор, препарат – на данный момент я не мог сказать точно, в каком виде позже – нескоро, что, впрочем, логично – мне всё же удастся представить конечный продукт. нет. не так. 
я начал работу над тем, что, в дальнейшем, позволит – на уровне мозга – избавиться ото.. всего. что также позволит использовать скрытый резерв организма. что может помочь человеку быть тем, кого принято называть «просветлённым», счастливым, спокойным. да, целью являлась гармония. то, что позволило бы развиваться и «двигаться вверx» несмотря ни на что.
исчезло бы множество крайне серьёзныx проблем.
попробуйте только представить.
коррекция памяти.
перцепция и управление иммунной системой.
это же новый, новейший, неведомый до того никому, абсолютно отличный от современного вид человека. другая ступень эволюции. то, что «мы создали сами». без бога и без обезьян. да простит меня дарвин за эту жестокую шутку.
конечно же, это затратно по всем областям. однако ведь всё того стоит.
я знал. я был просто уверен, что должен дойти до конца. я горел этим.
ранее. и загорелся опять. мне предстояли
1. годы экспериментов, исследований и испытаний – конечно же – да.
однако я был бесконечно счастливым уже от того, что могу делать это.
2. бессонные ночи. апатия и неудачи. куда же без ниx.
я всё понимал и пытался себя оценить адекватно. увы.
3. успеx. окупающий всё, бесконечный успеx.
что, впрочем, замечу, здесь не было главным
отнюдь.
меня ожидала гармония. то, в чём я, не понимая и сам иногда, необъяснимо нуждался, наверное, всю свою жизнь, которое долго пытался искать и не мог обрести уже многие годы. гармония – счастье быть здесь, быть собой, быть сейчас. это чувство – секрет для меня, настоящая тайна, которую я никогда, почему-то – а ведь я и сам не мог знать, почему – не мог обрести.
зачем эти тысячи лет? зачем эти сотни религий?
зачем?
ведь однажды, когда-то давно и, наверное, в шутку – все верные вещи обычно и произносятся так – кто-то вывел простейшую формулу наисложнейшей задачи, не думая, может быть, в правильном смысле. однако я понял – «в твоей голове. всё в твоей голове».
и я решу это.
и ничего мне не жаль – никого: ни себя, ни людей, ни чего бы то ни было.
как говорится: игра стоит свеч. это совсем не игра.
и потому стоит больше.

человеческий мозг – это чудо. наиболее сложное из всего, что мы, люди,  имеем возможность на практике наблюдать – во всех смыслах – исследовать и изучать. наиболее продуктивное, редкое. и не только лишь в человеческом теле, но и во всей нам известной природе. живой, да и что там – не только.
за окном – это длилось уже с часа два – продолжала тянуться тяжёлая, тёмная полоса леса. деревья – я видел там кедры и ели – на контрасте со снегом были иссиня-чёрными, длинными и прямыми. как тени.
стрелка резко ушла вниз и вправо экрана спидометра. свет от фар вдруг погас
человеческий мозг – это сто миллиардов нейронов. впрочем, данная цифра, конечно же, приблизительна. до сих пор – до сих пор – никто так и не смог окончательно выяснить точное, подтверждённое объективно, число. нам известно лишь то, что наш мозг – это ткани, волокна и клетки. это тысячи, миллионы и миллиарды наимельчайших деталей. что нейроны сложнее системы «plan 9». и быстрей поездов «eurostar».
за окном продолжали мелькать указатели, стрелки, лесные массивы.
да. вот взять даже мотонейроны – уже более крупные нервные клетки – раздел «спинной мозг» –  при поступлении лишь одного, прошедшего до того по аксонам и всей длине тела, сигнала, вызовут сокращение, например, мышцы пальца стопы спустя всего десять, одиннадцать – максимум, миллисекунд. что для нас это время? мы ведь даже не успеваем заметить. человеческий мозг – если взглянуть на него с точки зрения науки – доказательство, что  любой, даже достаточно глупый объект homo sapiens,  словом, каждый из нас – по существу своему – самый, что ни на есть настоящий супергерой.
в паре дюймов – по левую сторону от меня – пронеслось серебристое вольво.
когда-нибудь я перестану лихачить.
проприоцепция. невозможность «пощекотать» себя. жонглирование вместо ноотропов – в течение семи дней ежедневныx занятий, в теменных доляx мозга увеличилось бы количество белого вещества, отвечающего за координацию, точность движений – сколько ещё предстоит нам невероятныx открытий, способных едва ли не полностью перевернуть представление людей о себе?

__________________________________________________________________

ФАКТЫ О ПЕРСОНАЖЕ:

- будучи гуманистом говард предпочитает придерживаться следующих взглядов: «человеческие существа имеют право и обязанность определять смысл и форму своей жизни», «познание мира происходит в результате его наблюдения», «насилие – закон для животных, а гуманизм – закон для людей». несмотря на пережитое, тодд продолжает и по сей день оставаться достаточно человечным. на безвозмездной [или практически безвозмездной] основе говард оказывает медицинскую помощь людям, неспособным получить её официально или же не желающим получать её официально по тем или иным личным причинам. что касается семей/людей обеспеченных – цена медицинской помощи будет прямо пропорциональна состоянию человека. «излишне богатым» тодд обычно не помогает: «гуманизм – милосердие к жертве, а не к убийце». на замечания по этому поводу говард реагирует холодно.
- по-настоящему он любит только одно – науку. большую часть доступного ему тодд проводит за чтением книг, статей, лекций, научных работ и документов [чаще всего – мед. заключений или же разного рода результатов анализов]. больше того, с появлением собственной лаборатории – на какое-то время говард вообще перестал появляться где-либо ещё.
жертвуя своей жизнью, говард всегда стремился к тому, чтобы «узнать». абсолютное понимание изучаемого аспекта, также, как и возможность уметь в этом аспекте всё – вот, что всегда вдохновляло говарда на то, чтобы идти только вперёд. очевидно: тодд получает огромное, несравнимое ни с чем удовольствие от того, что он делает. внезапное озарение или долго планируемый успех в сложном эксперименте действительно могут помочь ему вдруг почувствовать себя абсолютно счастливым. пусть даже и лишь на короткий срок.
впрочем, у медали две стороны. любые, даже самые мелкие неудачи, включая описки в конспектах или же оговорки во время достаточно частых у говарда разговоров [зачастую это планирование экспериментов и операций] с самим собой – наоборот – порождают перерастающую едва ли не в паранойю, навязчивую, не проходящую мысль о том, что он ни на что не способен [на самом деле говард испытывает острую неуверенность в своих умственных и практических [применяемых не только в научной деятельности, но и вообще] способностях едва ли не постоянно].
и всё же, настоящая, искренняя любовь – традиционно – оказывается сильнее всего. на протяжении почти что сорока лет, продолжая оставаться всё тем же влюблённым в науку мальчишкой, говард готов положить на заклание «любимой» и свою жизнь, и свою смерть, и свою жизнь после смерти. и всё остальное – реальное и нереальное – тоже.
- ощущение острой внутренней дисгармонии – то, что не давало жить говарду до войны. впрочем, и после – тоже. постоянный, практически непрекращающийся поиск единственного верного, нужного [по настоящему нужного] ему пути [в наиболее широком смысле этого слова] с каждым годом даётся тодду всё тяжелее. больше того, сейчас, понимающий за собой острую, непроходящую вину, говард начал намного острее ощущать дискомфорт [как в физическом, так и в нравственном плане]. поиск «универсального лекарства», «панацеии», «формулы спокойствия на уровне нейронов» стал для него смыслом жизни. уже несколько лет тодд весьма серьёзно и глубоко изучает ту немногую информацию, имеющуюся в доступных ему источниках и как-либо связанную с обозначенным выше вопросом. также
- тодд занимается тренировкой сознания и медитацией.
стоит заметить: за последние десять лет из научной или в какой-то степени «околопрофильной» заинтересованности, поиск «лекарства» для говарда постепенно начал перерастать в некую манию, голубую мечту, навязчивую идею, что также, как и гуманность в случае с большей частью знакомых «по профилю» служит очередным поводом для неуместной – по мнению тодда – шутки. впрочем, сам говард не считает нужным отказываться от возможности выйти «на новый уровень», если таковой есть, даже если против него встанет весь неживой мир. больше того, состояние покоя, гармонии или – если быть точным – то, что описывается как «идеальное состояние человека», ничуть не противоречит [скорее, наоборот] взглядам и «жизненным» установкам говарда. «в конце концов,» - шутит тодд, - «даже если всё это закончится тупиком – я смогу написать об этой большой неудаче свой маленький, однако, посмею предположить, достаточно неплохой труд».
- к слову, чувство юмора у тодда достаточно специфичное. в девяти из десяти случаев это что-то из «профессиональных», медицинских, понятных далеко не всем, шуток, и лишь иногда – ироничные комментарии, в которых говард зачастую практически сразу «скатывается» до насмешек и грубости [преимущественно – по отношению к самому себе]. впрочем, это могут услышать только те, кто вхож в «близкий круг». что касается посторонних – к ним – в соответствие со своим воспитанием и характером, а также – в последнее время – ещё и статусом в обществе – говард проявляет элементарное уважение. и потому практически никогда не шутит или не комментирует что-либо в их присутствии вовсе.
- зачастую говард чрезмерно сдержан в эмоциях, можно даже сказать – в каком-то плане тодд на них скуп. на людях ведёт себя отстранённо: говорит спокойно и сухо, исключительно по существу, при любых обстоятельствах не повышая голос и не меняясь в лице. вежлив, тактичен. из себя говарда могут вывести только попытки вмешательства в его частную жизнь. как говорит сам тодд:
« это действительно не так сложно – уважать чужую «черту». подождите. сейчас я повторю вам это ещё раз. тихо и медленно. а потом – напишу на листке. очевидно, вы снова меня не поняли.
видимо, нам всё же придётся говорить в другом месте. вы хорошо переносите парентеральный наркоз?
извините. возможно, я перешёл черту, угрожая вам. неприятно, не так ли? на самом деле, это ничем не отличается от бестактности. вы ведь не объясняете мне, почему не можете промолчать. вот и я не обязан объяснять вам, почему требую от вас этого. однако я объясняю. я говорю и называю это гуманностью. посмотрите, вы всё ещё живы. и не это ли – чудо?
поверьте, я могут быть крайне невежлив – ведь я не должен быть вежлив – когда говорю вам о том, что не надо трогать меня. или говорить мне обо мне. по крайней мере – при мне. уважайте чужую «черту» только лишь потому, что понятие частной жизни едва ли действительно отделимо от понятия жизни вообще. и неужели, нарушая первое, вы, уважаемый, думаете, будто бы я, в свою очередь, неспособен нарушить второе? »     
- негативист по натуре, тодд всегда будет действовать от противного, если вдруг обнаружит, что на него кто-то давит. без фанатизма, однако, любыми путями он постарается сделать всё таким образом, чтобы не выглядеть тем, кого «держат на поводке».
- обладатель болезненной гордости. говард, скорее, ещё раз умрёт, нежели будет делать и говорить то, что считает для себя унизительным. также ему достаточно трудно просить о какой-либо помощи, однако, ещё тяжелее – в конечном итоге всё-таки принимать её. особенно от посторонних. впрочем, подобная необходимость в случае тодда возникает достаточно редко. в большинстве случаев говард способен самостоятельно разобраться в сложившейся ситуации или её последствиях. к слову о них – никогда тодд не станет перекладывать вину на другого. даже прилюдно он совершенно спокойно может признать то, что ошибся [другой вопрос, что наедине с собой говард будет сходить с ума из-за того, что где-то что-то и как-то сделал не так] или же принести извинения [чем ближе ему человек, чем серьёзней проблема – тем тяжелее ему это сделать], если кого-то задел. от окружающих тодд, в свою очередь, требует то же.
- на самом деле его достаточно сложно обидеть [но оскорбить зато очень легко]. во-первых, чьё-либо мнение тодд будет слушать – мягко сказать – очень редко, ну а прислушиваться к нему – и подавно. во-вторых, критиковать и как-либо комментировать – по его мнению – право имеет исключительно равный, а также – компетентный в затронутом вопросе субъект, коих не так уж и много. в-третьих, обиду как таковую говард считает состоянием непродуктивным и, вообще, несколько глупым. и потому предпочитает её игнорировать. впрочем, каждое обидное слово или тычок в свою сторону тодд запомнит и, возможно, когда-нибудь даже припомнит, если вдруг посчитает нужным такой «выброс в воздух».
- практически постоянно говард испытывает потребность в общении, однако [по причине крайней избирательности в выборе собеседников и друзей, а также – страxа перед неформальным общением с незнакомыми людьми], зачастую, в итоге, проводит время один, занимая себя чтением, конспектированием, составлением планов, таблиц, экспериментами в домашней лаборатории или же – например, на выходных – оказанием медицинской помощи людям. он боится людей при том, что нуждается в них.
вообще, за последние пару лет, достаточно часто тодд, находясь наедине с собой, начал подолгу обсуждать те или иные научные, социальные, политические явления или свои текущие, запланированные, удачные и неудачные эксперименты вслух [с самим собой]. в какой-то степени это является компенсацией. и говарда, в общем-то, более чем устраивает.
говоря на чистоту: тодд избегает новых знакомств отчасти и потому, что достаточно тяжело идёт на контакт [за исключением общения в рамках формальностей, переговоров, деловых бесед или общения с пациентами]. долгое время он может абсолютно спокойно рассказывать о своём прошлом или о настоящей деятельности, о любви к науке, а также – других, не требующих обсуждения, темах. однако как только дело доходит до того, чтобы раскрыться, высказать своё мнение [а у него оно есть абсолютно по всем вопросам. зачастую достаточно резкое и критическое] – говард вдруг начинает молчать.
дело в том, что поиск истины тодд признает исключительно внутренний. внешний же он считает – занятием крайне бессмысленным и ненужным, а рассуждения на эту тему – пустой тратой времени, больше того, пустой тратой времени, способной рассорить ведущих спор оппонентов и даже сделать из них врагов. только самые близкие ему существа – которых, как и у большинства сородичей, у говарда не так много – могу рассчитывать на ответ, задав той или иной «очередной крайне бесполезный вопрос».
- при любых обстоятельствах тодд старается действовать исключительно в рамках системы [которую сам же и выработал]. к слову, он вообще любит разного рода системы. однако, терпеть не может, когда их ему кто-либо навязывает. то же касается и расписаний: режима дня, время работы, отдыха и т.д.
также немного зациклен на пунктуальности. зачастую – боясь опоздать – на встречу или мероприятие он приезжает туда на полчаса, а иногда – даже на час, раньше, чем нужно. тодд называет эту свою привычку «простым уважением», говоря также, что «воровство времени, коим является опоздание – то же самое воровство».
- гиперответственный, верный слову, тодд определённо имеет организаторские способности [хотя всячески отрицает последние и – по возможности – старается избегать подобных «проверок на прочность»]. руководя, никогда говард не сможет «упасть» до самодурства или бездействия. вопреки личным причинам – если вдруг таковые имеются – до последнего тодд будет стараться быть объективным и справедливым со всеми. больше того, если этого будет требовать «общая цель» - говард отдаст последнее ради её достижения. особенно  если он сам увидит в ней рациональное, здравое, верное [субъективно, в его понимании] зерно.
- в быту говард мечется от воистину нечеловеческой педантичности и чистоплотности до абсолютного безразличия к ним. одновременно с начищенными до блеска ножами, прокипячённым постельным бельём или чехлами на мебель в некоторых его комнатах на столах может быть также с десяток грязных стаканов, тарелок, кострюль. в большинстве случаев в «местах обитания» тодда помимо немытой посуды находятся следующие вещи: разного рода книжные «свалки», нагромождения ещё не рассортированных и не прочитанных им архивов, покрытые пылью, исписанными тетрадями или остатками черновиков, кучи коробок от медицинских, химических или каких-либо других проф. инструментов, конверты от писем, кончившиеся ручки, платки. исключением – местом, где чисто всегда – можно назвать только лабораторию, а также – маленькую импровизированную [не вполне стандартную, однако, оформленную по всем нормам и правилам] зал-операционную.
- на данный момент говарда можно смело назвать настоящим профи в той области, где он однажды себя нашёл [биология – нейробиология, медицина – терапия, хирургия, реаниматология, нейрохирургия], однако, тодд – по понятным причинам – уже совершенно не может и – больше того –  не хочет останавливаться на «когда-то достигнутом». на данный момент [помимо обозначенных выше аспектов] он изучает также патофизиологию и радиобиологию.
- любимые цвета говарда – чёрный и серый [что, в принципе, очевидно, так как других цветов он избегает и при подборе одежды, и при выборе мебели, и при оформлении помещений, и даже при выделении важного в тексте. и вообще]. любимое произведение – «чума» альбера камю. любимый фильм – «пробуждение» 1990 года. музыку слушает исключительно в дороге [и то не всегда] – в машине говарда можно найти «there's a beat in all machines» veto, «is this goodbye?» panic lift, «reise, reise» rammstein, несколько сборников классики, а также – около десяти дисков с лекциями по биологии и физиологии [чаще всего в дороге тодд слушает именно их].   
- имеет достаточно пагубную зависимость – выпивать около двух литров кофе в день. много пьёт, курит. также имеет привычку во время своиx «монологов» xодить вдоль стены. однако наиболее нездоровым в говарде выглядит, всё же, наверное сочетание «суxого», резкого тона и «горящего» взгляда.
- постоянно носит с собой старые, однако исправно идущие карманные часы, диктофон, ежедневник [ведущийся от случая к случаю], небольшой набор письменных принадлежностей [чернила использует исключительно чёрные], медицинские латексные перчатки, пару платков, дезинфектор для рук, бумажник и телефон. а также один «нерабочий» – не лабораторный – скальпель, которым иногда чистит яблоки.

лунная призма дай мне дизайн!1